Меня не обгонят — я не гонюсь.Не обойдут — я не иду.Не согнут — я не гнусь.Я просто слушаю людскую беду.Я гореприемник, и я вместительнейРадиоприемников всех систем,Берущих все — от песенки обольстительнойДо крика — всем, всем, всем.Я не начальство: меня не просят.Я не полиция: мне не доносят.Я не советую, не утешаю.Я обобщаю и возглашаю.Я умещаю в краткие строки —В двадцать плюс-минус десять строк —Семнадцатилетние длинные срокиИ даже смерти бессрочный срок.На все веселье поэзии нашей,На звон, на гром, на сложность, на блескНужен простой, как ячная каша,Нужен один, чтоб звону без.И я занимаю это место.
«Я, словно Россия в Бресте…»
Я, словно Россия в Бресте,был вынужден отступать,а вы, на моем-то месте,как стали бы поступать?Я, словно Россия в ту пору,знал, что сполна плачу,но скоро, довольно скорос лихвой свое получу,на старые выйду границыи всех врагов изгоню,а в памяти — пусть хранится,как раза по три на днюглаза дураки мне колют,обходят меня стороной.Они еще отмолятсвое торжество надо мной.
«Где-то струсил. Когда — не помню…»
Где-то струсил. Когда — не помню.Этот случай во мне живет.А в Японии, на Ниппоне,В этом случае бьют в живот.Бьют в себя мечами короткими,Проявляя покорность судьбе,Не прощают, что были робкими,Никому. Даже себе.Где-то струсил. И этот случай,Как его там ни назови,Солью самою злой, колючейОседает в моей крови.Солит мысли мои, поступки,Вместе, рядом ест и пьет,И подрагивает, и постукивает,И покоя мне не дает.
«Уменья нет сослаться на болезнь…»
Уменья нет сослаться на болезнь,таланту нет не оказаться дома.Приходится, перекрестившись, лезтьв такую грязь, где не бывать другому.Как ни посмотришь, сказано умно —ошибок мало, а достоинств много.А с точки зренья господа-то бога?Господь, он скажет все равно: «Говно!»Господь не любит умных и ученых,предпочитает тихих дураков,не уважает новообращенныхи с любопытством чтит еретиков.