Я хочу стать Вампиром…

— Однажды я видела работу уличного художника. Очень простую, всего три слова. Его работа говорила: «I love you», большими красными буквами, и рядом с этими словами из одной чаши песочных часов в другую бежало рубиново-красное сердце. Когда я читала об этой работе, я узнала, что “however this painting was painted over”11. Вот так просто, “however”. И знаешь, что забавно? Я видела множество сувениров и репродукций самых разных его работ, но не этой.

— Я видел его работы только на выставке, — поняв, о ком идет речь.

— Ты ходил на выставку Банкси? — искренне изумилась Эфрат, — ты же мальчик, который носит Gucci, что ты там делал?

— А ты что делала так далеко от Лондона, Provocateur-girl? — парировал Рахмиэль.

— Восхищалась разнообразием местной кухни, — буднично ответила Эфрат. — И потом он же уличный художник, его работы оживают только на улицах.

— Улицы всегда не то, чем они кажутся?

— Я думаю, в большинстве случаев так и есть. Они живут и существуют как часть человеческой жизни, артерии, по которым из стороны в сторону бегут деньги. Но если мы присмотримся к ним чуть лучше, мы увидим тонкую красную нить, сшивающую ткань мироздания и удерживающую ее от распада, ведь по этим артериям бегут жизни. И это будет та же самая нить, которая удерживает от распада покров нашей тайны, это жизни, истории, судьбы, которые вместе образуют то, что принято называть миром.

— Для той, кто известна своей кровожадностью, ты довольно странно определила для себя значение человеческой жизни.

— Я верю, что жизнь представляет из себя такую же стихию, как вода или огонь. — Эфрат не находила ничего удивительного в этой информации, а потому не заметила, с каким вниманием ее слушал Рахмиэль. — Однажды я задалась вопросом, может ли любовь быть стихией?

— И как, тебе удалось ответить на этот вопрос?

— Я думаю, на него отвечают все, кто произносит эти три слова.

— Яркой красной краской?

— Особенно яркой красной краской. Мы, кстати, пришли. — Эфрат открыла дверь машины.

Вокруг было как-то особенно тихо. Как если бы кто-то убавил громкость всего происходящего, чтобы прислушаться. Или чтобы не мешать. Они вернулись в исторический центр. На улицах было шумно. Эфрат особенно забавляло то, что ее средство передвижения всегда воспринимали как еще один аттракцион для туристов и можно было перемещаться по городу, оставаясь почти незамеченными.

— А вот и наша остановка, — Эфрат кивнула в сторону одной из множества улочек. На первый взгляд тут не было ничего примечательного, но как только машина повернула, Рахмиэль увидел широкие деревянные двери. Таких в центре было великое множество. Они открывались подобно гигантским ставням, приглашая туристов заглянуть в «мир, который был раньше». Но тут все было не так. За деревянными дверьми следовали еще одни, за которыми открывался вид на заведение, в которое ни один человек, обремененный хотя бы слухами о чувстве прекрасного, не зашел бы ни за что в жизни. В нескольких шагах от дверей стояла женщина, она курила сигарету и посматривала на пару с плохо скрываемой ненавистью, уходящей корнями в отчаянную зависть и еще более отчаянную беспомощность. Эфрат знала, что она на них смотрит. И знала, кто она. Однако, Рахмиэль вовремя отвлек ее вопросом.

— Ты говоришь мне, что вот это, — он указал на двери и происходившее за ними, — этот скотный двор, это цель нашего путешествия?

— Да. Тебе он тоже не нравится? Это одно из заведений Раза, — Эфрат усмехнулась, — как и всякий, кто провел в закулисье жизни больше, чем прочие, Раз хорошо знает, что грязь — это неиссякаемый источник дохода. Мне же никогда не нравилось это заведение. А это, как мы уже выяснили, мой город.

С этими словами Эфрат толкнула пластиковые двери и они вошли в помещение, воздух которого и правда переносил в атмосферу скотного двора, под стать всем присутствующим.

С первых шагов их окружил шум, оглушающий и тошнотворный. Оба прекрасно чувствовали, что стояло за формой и вещами, а потому с трудом скрывали отвращение к происходящему.

— Мне рассказывали, что однажды, когда эти черти праздновали «Хэллоуин», они зарезали свинью, подвесили ее голову под потолком и залили пол ее кровью. А на одной из стен они этой же кровью начертили пентаграмму.

— И как, им удалось призвать Дьявола?

— А как бы ты ответил на такое приглашение? — отозвалась Эфрат. Рахмиэль хотел было ответить, но она опередила его. — Вот именно. О, у них сегодня, — она сделала паузу, — живая музыка.

— Что не так с живой музыкой?

— Все как раз складывается как нельзя лучше. Настолько хорошо, что я начинаю думать, что сегодня мой день рождения.

— А ты помнишь, когда у тебя день рождения? — спросил Рахмиэль, пока они садились за стол.

— Нет, — Эфрат посмотрела куда-то в сторону, — помню только, что когда-то летом. Помню, что всегда было жарко. Хотя у нас всегда было жарко, поэтому я могу ошибаться.

— Зачем мы здесь?

— Скоро увидишь.