Я люблю тебя лучше всех

Мать кричала и кричала, словно видя перед собой тут тетку из управляющей компании, кричала, что полжизни в бухгалтерии завода проработала, что муж ее на заводе работал, что он был инженер – не чета многим и вообще ей лучше знать, кто и что в этом мире заслужил.

Я слушала и молчала. Единственное проявление уважения, на которое я способна, – не перебивать.

Назавтра я пошла в ФМС. Правда, оказалось, что на сайте у них вывешено неправильное расписание: граждан России они по четвергам не принимали, только мигрантов. Некоторое время я отиралась возле стендов, надеясь отыскать хоть какую-то полезную информацию, чтоб оправдаться перед собой: не зря сходила. Несколько человек стояли в углу возле столика и заполняли какие-то бланки: дряхлая старуха, мальчик лет двенадцати и молодая женщина, больше занятая утихомириванием двух мелких пацанят-близнецов. Старуха кончила писать, мальчик взглянул в ее бланк и воскликнул:

– Бабушка, ну что-о вы наделали? Зачем написали Абдуразаков Ахмед? Зачем переписали образец?

И по тому, как он обратился к бабушке – на «вы», как делала моя мама, – я сразу поняла, что он совсем не здешний, что это беженец, наверное, из какого-то села, где принято так же уважать старших, как было в Любомировке. Женщина отвлеклась от детей и стала сама заполнять бланк за старуху. Близнецы тут же сползли на пол и принялись катать по нему игрушечные машинки, наезжая друг другу на пальцы. А старуха ничего не сказала, просто уставилась в пустоту сквозь меня. Ей было лет девяносто, может сто. Она выглядела такой древней, что едва ли могла говорить на том же языке, что и мы. Казалось, если она разлепит губы, то заговорит на арамейском или что-то вроде того. Но то, что она скажет, в переводе на русский будет матом.

Я нашла свой стенд и стала изучать расписание и список необходимых документов. Оказалось, что все изложенное там не совпадает с тем, что я прочла на их официальном сайте. Пришлось пробиваться к окошку, ловя проклятия за всеми ненавистное «я только спросить»:

– А почему у вас на сайте написано…

– На заборе тоже написано! – невозмутимо бросила сотрудница. – Сегодня не ваш день, девушка, не задерживайте мне очередь…

Загранпаспорт я так и не сделала (ну его к черту, как-нибудь в другой раз!). Дома рассказала маме про беженцев.

– Ага, есть они у нас. Приходила какая-то… Я думала: это кто-то насчет отопления и этого всего. Открываю: стоит такая, в дорогом пальто, знаешь, не из наших, не в пуховике с вылезшим пухом… говорит: скажите, а вы можете принять беженцев? Я говорю: дама, вы в своем уме? Вам, вообще, не стыдно? Вы не видите, какой этот дом? Да тут нам самим жить нельзя, а вы хотите сюда беженцев?! От чего они бежали? Куда прибежали? Она стоит, смотрит так: чем ваш дом плох? Я говорю: тут коммуналок половина. Вон, напротив, Илька-алкаш одну комнату занимает, а другие две – семья Май. Они все чужие друг другу, но уже сколько лет так живут! А у меня две комнаты: одна моя, другая дочерей. В моей один разложенный диван стоит, что ж мне, подложите кого под бок? Она мне говорит: знаете, женщина, людям кое-где и похуже! А я ей говорю: да уж, конечно! Взяли людям заварили войну в хате, а теперь мне их в кровать хотите подложить? Вы мне не грозите своим «хуже»!

Мать неслась со склона гнева, наращивая темп, пока вдруг не оборвалась внезапно:

– Муж мой умер. Не будет мне хуже. Иди, ставь чайник. Там варенье есть, бабка Гордеева дала, будет нам к чаю.

Я только через пару лет узнала, что мамина начальница, главбух, после начала украинского кризиса завела моду все беседы в коллективе сводить к политике. Она знала, откуда мама родом, и не могла отказать себе в удовольствии. А мама держалась за работу, боялась увольнения. И терпела. Делала вид, что не слышит, как шефиня, громко зачитывая заголовки новостей, комментирует их:

– Украинские власти обозначили свою позицию… чтоб вам всем там сдохнуть раз, а потом еще триста раз! Паразиты проклятые! Им Россия – все, а они нож в спину?! Вешать их, гадов, а потом их дружков америкосов! Твари! Чтоб вам ваша мова костью в горле стала!

Мама составляла отчеты и молчала. Всегда безукоризненная, в сияющей белизной блузке с аккуратно отложенным воротничком, тонкие наманикюренные пальцы на клавиатуре.

Цифры открывали рты и кричали, как птенцы в гнезде.

Игрушки

Думаю, будь у меня другая фамилия, я бы этого не сделала. Но Попова… Не фамилия, а шлюха – любому дает. Мы с Машкой зашли в Дом книги – под глобус – поглазеть на бесценные для нас, нищих понаехал, сокровища. Я листала их, вдыхала запах, пробегалась пальцами по корешкам, глазами – по названиям. Вспоминала нашу библиотеку и бессменного Ильку Наппельбаума. Думалось: что бы он сказал о них? Может, что-то умное и ироничное:

– Это история, милая барышня, о том, как из человека по капле уходит радость, а он кушает кефир с пряниками…

А может, что-то злое вроде:

– Это даже в туалете на гвоздик не повесить: будет геморрой в заду, если подотретесь, и в голове – если прочитаете.