Я люблю тебя лучше всех

Я нащелкала несколько ее снимков – отворачивающейся, заслоняющейся, в зеленом халате поверх обычной одежды и в старых разношенных тапочках. Фоном стала дверь магазина, грубо крашенная синей краской.

– Дурная ты, Ленка, совсем… Нашла что фоткать. Меня уже поздно… Я уже… – Она дернула плечом. – У Ксюхи аллергия черт знает на что. В школу не пускаю, дома сидит. Только выйдет из дому, так кашляет, задыхается… вроде не цветет еще ничего, а вот те на…

– Мама твоя с ней сидит?

– Ага. Если б не мама… что было бы, вообще не знаю. Зимой-то у нее постоянные простуды, одна за другой. Кто б меня отпускал с работы каждый раз, когда она болела? Не знаю, что с ней такое. Вон у Тани – трое и ничего, нормально, все здоровые. А тут прямо проклятие какое-то.

– Слабенькая она.

– Да она вся в него, в Пашку. У того тоже чуть весна – сразу из носа потекло. Он же вечно в нос говорил, помнишь? Даже пел гундосо.

– Я думала, это стиль такой.

– Ага, стиль. Вот у дочери его стиль такой же. Я, знаешь, смотрю на нее и его вижу: эти волосешки беленькие, глазки прозрачные, носик розовый. Петрищевская порода как она есть! Хоть бы что взяла от меня для разнообразия!

– Говорят, если дочь похожа на отца, то счастливая будет… – промямлила я сомнительную мудрость столетней давности.

Чертами лица Ксюша мало походила на Петрищева, и я нигде не усматривала между ними сходства, о котором так любила говорить Катька.

– Он-то этих алиментов крохи швырнет, и ни ответа, ни привета! Устроился официально, чтоб копейки платили. Помощи от него… Я-то, Лен, зимой вообще не знала, что делать. Копейки считали. Я уж думала: все, скоро стану как Помойный Дед. Он же, знаешь, вокруг нашего магазина каждый вечер отирается. Все, что выбрасываем, перерывает. Наберет в пакет чего получше – и уходит. Что-то себе, а что-то… ходит, людям предлагает. Каждый божий день притаскивается. Старый стал совсем. Ему же далеко до станции идти. Тебе минут двадцать, а ему час, наверное. Зимой как-то холод был собачий. Он зашел ко мне… вонь, Лен, непереносимая от него. Разве ж он когда моется? Если летом только, в пруду. А может, и обоссанный был, черт его знает. Старый же. У меня обед, недавно съеденный, по горлу вверх, еле сдержалась. А как его выставить наружу, когда морозище? Если обоссавшийся, так у него там все, что осталось, замерзнет и отвалится. Жалко, короче. В общем, я ему обогреватель подвинула, сама в угол забилась… Люди заходят, косятся… и выходят. К вечеру говорю ему: иди, пожалуйста, от греха к чертовой матери, сейчас хозяин мой придет… он мы-мы, да и пошел… вот, знаешь, и я как он. Вот так же меня приютили здесь, только не на зиму, а на подольше, – Катька втянула воздух. – Дерьмо, а не жизнь, Лен.

– Слушай, ну ты… знаешь, ты… только сейчас так думаешь… смотри: вот подрастет твоя Ксюха, тебе уже полегче будет. А ты сама, может, еще встретишь кого. Бывает же, сойдет с поезда не на той станции, войдет в твой магазинчик… в плаще и шляпе… посмотрит: а тут ты – с мокрыми ресницами, такая красивая, такая грустная… И пошло-поехало… Потом приедешь в Урицкое на машине, выйдешь вся такая красотка на каблучищах…

Катька засмеялась:

– Ага, на каблучищах. Тут за день так ноги опухают, что хожу в валенках, как бабка. Не влезают в сапоги ноги-то…

– Это пройдет. Хорошо поживешь – и все пройдет. В порядок себя приведешь: стрижка, маникюр, педикюр. В университет пойдешь учиться. На какой-нибудь дизайн там или еще чего. В городе будешь жить. Или за городом, там, где коттеджи… Дом у тебя будет… ну, в два этажа, нормально же? И перед домом садик. Всякие цветы красивые. И ты будешь их растить, поливать из серебряной леечки…

Катька вздохнула:

– Смешная ты, Ленка. Тебе б романы писать, а ты ходишь и фотографируешь всяких страхуил.

Я улыбнулась:

– Ты очень интересная модель.

– Я? Ладно тебе.

На фото Катька прикрывалась ладонью, чтобы я не смогла поймать ее лицо, и казалось, что она то ли стесняется, то ли прячет глаза от слепящего солнца. Оно тогда и правда играло, сияя.

Назавтра выпал снег. Мне предстоял тяжелый разговор с сестрой, на свадьбу которой я и приехала.

Я не знала, как начать, и поэтому спросила прямо:

– Почему ты решила за него выйти?

Она ответила тоже прямо:

– Потому что он предложил.

Я поморщилась. Это было неправильно – заметив мою реакцию, она сразу разозлилась, пошла в атаку:

– Чего ты хочешь? Чтоб я тебе все про него выложила, как будто ты следователь? Он преподаватель. Читает курс теории государства и права. Не пьет, не курит. Машина есть, «Шевроле Нива». Правда, старенькая, надо менять, но это на будущий год, после свадьбы…

– Я… я… хотела…

А чего я, собственно, хотела? Рассказа о том, какие между ними чувства? О пламени страсти, о трепете нежности, сбивчивом стуке сердца и замирании дыхания? Так это все – чепуха для романтических особ вроде Ритки. Не для моей сестры.

– А жить вы где будете?