Я, Люцифер

— Ну же, иди сюда, — сказал я, как состоявшийся актер мыльных опер, исполняющий роль дядюшки. И, копаясь в файлах своей памяти (как бы ей хоте­ лось, чтобы она не солгала тогда Ганну о том, что прочитала его книгу, чтобы она тотчас же узнала, какая роль ее, ее, ее!), она последовала моим словам, но — тщетно. Проклятье, все было тщетно, могу вам сказать. Член Ганна был способен лишь на то, чего обычно ждут от томатного сандвича. С другой сторо­ны, он предоставил Виолетте возможность для ее лучшей на сегодняшний день работы.

— Не огорчайся, голубчик, — сказала она хрип­ло. — Ничего страшного. Всякое бывает. Возможно, ты слишком устал. Ты много выпил вчера вечером?

Может быть, я и ошибаюсь, но мне показалось, что я заметил легкий американский акцент.

♦

Виолетту, знаете ли, беспокоит то, что она постоянно слышит какой-то голос. (Меня волновало, сойдется ли, блин, эта метаморфоза с моей способностью яс­новидения, но оказалось, что в основном нет. Я слы­шал короткие жесткие звуки, замечал странную мертвую зону, но в общем и целом я избавился от этого как от лишней докуки.) Виолетта же никогда не прислушивается к этому голосу, хотя слышит каждое произносимое им слово. Но вовсе не из-за того, что у него большой словарный запас. Напротив. Он повторяет одно и то же, нерегулярно, но с возрастающей частотой. «Ты не актриса. У тебя нет таланта. Ты провалила все пробы, потому что у тебя нет способ­ностей. Ты тщеславная и бездарная притворщица».

Это не я. Знаете, не все голоса, которые вы слы­шите, принадлежат мне. Даже тот голос, который слышу я,— не говорил я еще об этом?—даже тот голос, который слышу я, исходит оттуда, где я хозяином, скорее всего, не являюсь. «В последнее время я...» — начинает он обычно. И я вовсе его не игнорирую.

Конечно, когда дело шло к концу, Деклан тоже слышал такой голос, возможно, он встречался с кем- то. Это был не тот коварный диагноз, подтолкнувший его к ванне и бритвенным лезвиям, а тот, который я вынужден поставить. Благоухание грусти поселилось в складках и канавках его смертной плоти. Так ска­зать, следы растяжения души. Они меня беспокоят. В отсутствие ангельской боли они вызывают ощуще­ния, напоминающие глубокую, но нелокализованную зубную боль.

Если хотите знать правду, мне совсем не нравится, как он выглядит. Если бы я обдумывал возможность остаться в нем — имеется в виду, остаться навеки, — я бы ограбил банк и хорошенько раскошелился на современную пластическую хирургию или купил бы себе новое тело. Est hoc corpus теит⁵⁶. Может быть, но пока что мой вид оставляет желать лучшего. Когда я стою перед зеркалом, я вижу обезьяноподобный лоб, печальные глаза, редкие брови. Кожу серовато-жел­того цвета, сальную и пористую. Волосы, которые вовсе не борются за то, чтобы скрыть наступающее выпадение, дай пузо (слишком много алкоголя, слиш­ком много жиров, никаких упражнений — такова те­лесная сторона обычной истории взрослых людей) вовсе не способствует улучшению всей картины. Нос становится еще шире, а наклон головы чуть вниз обнаруживает намечающийся двойной подбородок. В общем, он похож на нездорового шимпанзе. Мне кажется сомнительным тот факт, что с самого детства он вообще мыл уши. В семнадцать-восемнадцать он, вероятно, делился с вами историей своего деда из племени навахо (с обычными бессмысленными ат­рибутами: длинные волосы, серебряные и бирюзовые безделушки, четки); встретив его в тридцать пять, вы услышите гораздо более эффектное объяснение:

мексиканская смесь, азиатский коктейль, итальян­ский кофе без кофеина. Правда такова, что мамаша, ирландка-католичка, в момент слабости залетела (покорнейше благодарю) от неугомонного сикха из Сакраменто на вечеринке по поводу дня рождения подруги в Манчестере. Корабли в море еще не разо­шлись, не съедена сосиска в булочке, он ушел, она католичка: входит в мир серовато-желтый Ганн, без отца и весом два четыреста. Она воспитывает его («дна. Он любит ее и ненавидит себя за то, что портит ее молодую жизнь. Растет под влиянием обычной — если уж говорить о женщинах, — дихотомии Девственница-Шлюха (теперь эту проблему и на меня повесили, за что я вам безмерно благодарен); бешеный эдипов комплекс сменяется в подростковом возрасте ужаса­ющей фазой гомоэротических фантазий (теперь я уж точно найду им применение), прежде чем сексуальное воображение стабилизируется в районе умеренного гетеросексуального садомазохизма в юности. Это сопровождается некой женоподобностью тела, от­вращением к физическому труду, склонностью к ис­кусству и сильно потрепанной, но все еще опасной верой в Старого Феллаха и искренне вашего.