Я, Люцифер

Возможно, вы и есть один из этих искренне на­глых, гнусных негодяев, чьи желания совпадают с моим глобальным замыслом. Вы, возможно, хотите, к примеру, контролировать человеческое сознание, финансовую жилу, иметь иммунитет от уголовного преследования, доступ к детям, собственный гарем и т. д. Итак, если вы действительно наглы и если мне покажется, что в вас это есть, я уж подыщу вам мес­течко в своей сети. Я сделаю вас медиамагнатом, или диктатором, или предметом почитания людей, или наркобароном, или главой порноимперии. Как толь­ко ваше зло достигнет определенного масштаба, как только в него окажутся втянуты и другие, как только вы будете готовы для старой доброй работенки, — ну, тогда получите то, что хотели: известность, харизму, многообещающее начало, место в истории, перво­клашек и все что душе угодно. Вы получаете удоволь­ствие, я — системного оператора, а Старик — головную боль: думали, забыл, так ведь после вашей смерти я получаю вашу душу.

И пусть святые отцы лепечут о лжи и предатель­стве. Я ни разу не нарушил данного мною слова.

Как-то на исходе великолепного шестнадцатого века мне пришлось потратить много времени на од­ного несчастного испанца по имени Дон Фернандо Морралес. Этот молодой человек стал одним из моих лучших произведений. Будучи единственным сыном состоятельных родителей, он провел молодые годы своей жизни, транжиря состояние на необычную диету, состоящую из пирушек, шлюх и игр на деньги. Заработал себе репутацию благодаря нечестивым пьянкам и преступным оргиям. Как говорится, само­родок. Время от времени я слегка подталкивал его вперед, когда его тяготила вина или падало духом воображение, в общем и целом, он стал добросовестным инициативным грешником. Честно говоря, я не думал, что он доживет и до двадцати, принимая во внимание его уродин-сифилитичек и больных мужчин-проституток, в которых он погружал свой отважный, воспаленный, эрегированный член, и раздосадованных отцов, чьих дочерей он обрюхатил, сбежав от ответственности; но он продолжал, спотыкаясь, идти по свету до тех пор, пока не кончились деньги. Но, как сказал бы какой-нибудь любопытный, которого неожиданно ослепили, пламя желания одолева­ет вдвойне при отсутствии возможностей получения удовольствия — то же происходило и с молодым Морралесом до тех пор, пока я в конце концов не заскочил к нему, чтобы заключить с ним сделку, помочь ему раз и навсегда избежать искупления греха и записать его развращенную душу на счет ада.

Оглядываясь в прошлое, понимаешь, что случа­лись и не лучшие деньки. Это был просто не мой день, да—иногда мне едва удается поднять брови и дьяволь­ски усмехнуться, но иногда ощущаешь и еще что-то... Может быть, какая-то меланхолия? Чувство, что мои лучшие годы позади? Что самая трудная работа уже давно сделана? (Глупыми, оглядываясь на прошлое, кажутся мне мои достижения за последние четыреста лет, но у меня есть склонность к сомнениям. Я не просто немного сомневаюсь или ворчу. Я говорю о сомнениях экзистенциальных, лишающих трудоспо­собности, когда не понимаешь, в чем смысл того, что с тобой происходит. Бывали дни, когда я проводил все время, лежа в затемненной комнате.) В любом случае по какой-то причине я чувствовал себя не в своей тарелке, когда посетил Морралеса в ритуаль­ной комнате одного из его оккультных amigos⁸⁶, который, по настойчивому требованию Морралеса, занялся всей этой ерундистикой и ненужной возней, чтобы «вызвать» меня. Пожалуйста, обратите внима­ние на кавычки, обозначающие курьезность утверж­дения. Вы, дорогие мои, не вызываете Люцифера. Он, блин, не дворецкий какой-нибудь. Это Люцифер посещает вас. Только так. Если я почувствую, что получу что-то от сделки с вами (уж лучше надейтесь на то, что не получу), тогда я приду, независимо от того, пытае­тесь ли вы меня «вызывать» или нет. Если же нет, то ни жуткое пение, ни голые задницы, ни зловещая бо­рода, ни отсосанные развратники, ни зарезанные цыплята ничего не изменят, — если только цвет ковра в вашей комнате. Но поймите меня правильно: вы получите проклятие. Просто оно не сработает.