Я, Люцифер

Если бы Ганн писал о Пенелопе, он непременно стал бы ее идеализировать, так как был всегда огра­ничен романтизмом их отношений, — он и понятия не имел о реальности. Позвольте же мне наконец прояснить ситуацию. Она не была святошей. (При­чем никогда. Как ни странно, святые вечно баланси­руют на грани между праведностью и грехом. Тут уж ничего не поделаешь. Далеко за полночь противоположности всегда сходятся на поединок.) Она была достаточно привлекательной, но не настолько, чтобы вы пошли с ней, если бы она была совершенно лысой. Ей повезло, что ее внешность не оказалась совершен­но сногсшибательной, поскольку она была не на­столько сильна, чтобы позволить себе жить на что-то еще, кроме того, что ей дала жизнь. (Мне интересны люди с очень привлекательной внешностью лишь только потому, что их существование в общем-то яв­ляется лишним. Ад полностью забит душами бывших красоток и красавцев, ну а рай находится в состоянии относительно постоянной нехватки подобного рода самородков с тех пор, как человек впервые оказался повержен.) Итак, Пенелопа. (Видите, что происходит, когда ангел начинает рассказывать о людях? Поиск истоков требует поистине бесконечного количества отступлений, все это похоже на матрешку, только внутри самой большой из них их не пять или шесть, а несколько миллиардов, поэтому, пытаясь докопаться до сути, скорее всего достигнешь истечения срока, а не его начала... Запомни, Люцифер, нас волнует прежде всего решение Ганна покончить с собой.)

Пенелопа (спутанные рыжевато-коричневые во­лосы, зеленая кожаная куртка, облезший красно-ко­ричневый лак для ногтей) отправилась в Лондон, чтобы изучать литературу и влюбиться. И она встре­тила черноглазого Деклана Ганна с каштановыми волосами.

— Мне нравится твой лоб, — сказал он ей однажды утром, когда она открыла глаза.

Только спустя шесть месяцев их речь стала похожа на речь влюбленных: богатство разнообразных откло­нений от темы разговора и дерзких несуразностей.

— Иногда он как у кошки, а волосы растут из него точно так же, как и тогда, когда тебе было пять лет.

— Я хочу помидор, меда и немного йогурта, — го­ворит она. — Мне приснилось, что у меня маленький ребенок, но, когда я посмотрела на него, он оказался миндальным орехом.

— А когда ты была в начальной школе, — отвечает он ей, — учитель знал, что ты смотришь в окно на игровую площадку и не слышишь ни слова из того, о чем он говорит. Он кажется взбешенным, но это внешне, а внутри он любит тебя за твой кошачий лоб и за полное равнодушие к тому, где ты находишься и чему он пытается тебя научить.

— Что самое важное? — спрашивает она, снова меняя тему.

— Ангельское блаженство, — отвечает Ганн.

— Правда, — не соглашается Пенелопа, с бесстыд­ной жадностью проводя по нему кончиками своих пальцев, производя тем самым съемку местности своих владений. — Правда — вот самое важное. Быть таким, какой ты есть. И не притворяться.

— Я знаю.

— Но ведь так оно и есть.

— Я знаю.

— Лишь потом — ангельское блаженство.

Он просто не может в это поверить, ему не могло так повезти, он совершенно не заслужил ее. Они обожают делиться друг с другом правдой о мире. Им всего девятнадцать, они понятия не имеют о том, что такое мир.

— Мы должны иметь детей, — взбираясь на него, говорит Пенелопа.

— Да?

— Не прямо сейчас, — уточняет она, ощущая его внутри себя. — А вообще. Потому что если этого не произойдет, то уродливые, глупые, враждебно на­строенные люди и силы зла одержат победу.

Ганн находится в состоянии, близком к гипнозу: тело его в оцепенении, позднее утро оказывается жарким. Их окно — это слиток еще теплого золота. «Я этого не заслужил, — думает он, наблюдая за тем, как свет играет в ее волосах, и ощущая на себе тяжесть ее тела: она откидывается назад — потрясающая эро­тическая сдержанность. — За все это мне придется платить».

И он прав.

Итак... Боже мой, следи за временем-то! Я только лишь упомянул Пенелопу, поскольку это часть того, что привело Ганна в конечном итоге к лезвиям и ванне. Здесь у вас всегда так — или, по крайней мере, мне так видится, — ужасающая рутина: сначала найди причину, а потом (что еще хуже) найди нужные слова. Все это занимает неизмеримо огромное количество времени. Если бы когда-нибудь Ганн прекратил бол­тать, возможно, он начал бы жить. Эта мысль даже ему пришла в голову, и, когда это случилось, он, понятное дело, пошел и написал об этом.

Мой дорогой читатель, мы слишком отклонились от курса. В этом моя вина, я знаю. Боюсь, меня пос­тоянно тянет к себе земное притяжение. Как вам известно, есть еще места, куда мне стоит отправить­ся, и есть еще кое-кто, кого мне стоит навестить.

♦