Я, Люцифер

Та борьба не была честной. Вот это-то я и хочу пока­зать в своей истории. Трент тоже поднимал много шуму по этому поводу. Но борьба эта вовсе не была честной. Если бы я не помог, Иисус наверняка не добрался бы до Голгофы. Но я сейчас не говорю о написанном, — предупреждение рогоносцу Иосифу о том, что Ирод взбешен, а в Египте в это время года стоит такая прекрасная погода, — я веду речь о том, чего вы отродясь не знали, о том, что произошло, когда младенец Иисус вырос. И если бы Старик про­явил хоть немного порядочности, Он бы оставил нас один на один, и мы бы сошлись лицом к лицу, обнажив кулаки, «победителю достается все», и т. д., и т. п. Но я задаю риторический вопрос: знает ли Бог вообще, что такое справедливая борьба?

Давайте обратим взор к сцене искушения в пус­тыне.

Излишне говорить о том, что стояла неимоверная жара. Правда, ужасная жара. На бесплодном небе ни облачка, солнечный свет буквально взрывает песок. От накала загорались ящерицы, и все место от этого искрилось. Медленно вращались тени растений. Он был похож на бродягу, когда я подошел к нему: боро­да всклокочена, ногти вырваны, круги вокруг глаз, ячмени на них, щеки впали, губы треснули и покры­лись волдырями. Да, пост в течение сорока дней и ночей не прошел бесследно. Когда я нашел его, он сидел, сгорбившись, у входа в пещеру, прижав колени к подбородку и обхватив костлявыми пальцами голе­ни. Вход в пещеру, дарящий прохладу, был совершен­но черным, а выжженная в округе земля — совершен­но белой.

— Ну, дорогуша, есть хочется? — спросил я.

И тут-то я проявил слабость. Да, неумение контро­лировать себя в его присутствии — это слабость. Каж­дый раз, как я его вижу, в моей голове происходит короткое замыкание и наружу рвется поток колких насмешек и унылого сарказма. До того раздражает. Уверен, если бы я только позволил этому потоку дей­ствительно вырваться наружу, если бы я только...

— А, — сказал он, — это ты.

— Ты ведь знаешь, что за этими диетами-ломками кроется ловушка?

— Ты зря теряешь время, Сатана.

— Ничуть, если мне доставляет удовольствие на­ходиться здесь. Кстати, меня зовут Люцифер.

— Прочь.

— Подожди, ты ведь должен знать урок. Был бы я здесь, если бы твоему Отцу этого не хотелось?

Он вздохнул, понимая, что пришел сюда, чтобы пройти это испытание. В тот момент Он был мой.

— Ну, тогда продолжай, — сказал он.

И я продолжил. Предложенные вам версии нику­да не годятся. Матфей⁹⁰ описал лишь то, как я пытал­ся заставить его превратить камни в хлеба (толкая его тем самым на все эти льстивые речи о «хлебе едином»), броситься вниз со скалы и ускорить спасе­ние его ангелами (провоцируя тем самым всю эту чепуху о том, как нельзя «искушать Господа Бога своего») и, падши, поклониться мне (вытягивая из него весь этот дешевый вздор, начинающийся со слов: «Отойди от меня»). Напортачив с порядком и заменив гору зданием (в пустыне!), Матфею вторит Лука.

А теперь ответьте, неужели вы могли подумать, что это все, на что я был способен? Я просто хочу напомнить тем, кто случайно забыл: я — Дьявол. И да­же если бы я им не был, я был бы полным болваном, полагая, что Его можно взять такой чепухой. Вы ведь просто не сможете есть хлеб после голодания в тече­ние сорока дней и ночей. И что из того, что ангелы прилетели его спасать? Это дало ему возможность продемонстрировать передо мной свою значимость, возможность удовлетворить свое «эго» или самолю­бие, но самолюбие не было его слабым местом. Если вы собираетесь искушать кого-либо, вы пытаетесь отыскать его слабые места. Все царства мира? С таким же успехом можно предложить ему полную коллекцию Покемонов. Евангелисты говорят лишь о том, что было бы искушением для них. Сыночка такое бы в жиз­ни не заинтересовало. Мне совершенно все равно, что Евангелие искажает действительность, но мне далеко небезразлично то, каким мелким я там выгляжу.

Не считая ханжества и непостижимой иносказа­тельности, у Иисуса было одно действительно слабое место. Сомнения. Исключительно редкие и неизмен­но преодолеваемые верой, но она ведь была дана ему изначально. (Я практически одолел его в Гефсиманском саду, как раз перед тем, как началось все веселье, и в последний момент на кресте, когда он, выслушав: «Говорил тебе, не верь Ему», — вдруг запаниковал и бросился на нас со своим лама сабачтхани.) Да, у него уже вошло в привычку то и дело задавать один и тот же вопрос: неужели все это необходимо? Предатель­ство, размолвки, насмешки, порка, терновый венец, распятие, часы агонии и еще насмешки, глумление и так далее. Вполне естественно его интересовал во­прос: неужели все это стоит того, чтобы испытать это на себе?

Я перенес его в то место, где дюны обнажали ска­лы, отливающие в лучах солнца розовым светом.