Я, Люцифер

Я опустил свое лицо ей на колени и просидел так некоторое время. Приятный аромат: выстиранная шерсть, «Опиум», салат с тунцом на обед, солод, едва уловимый след ее озорной и закаленной вагины. Я поднялся с колен, прошелся по персидскому ков­рику и уселся на кожаный диван, на котором не так давно, но так бесславно восседал Тони Лам. Бетси (пытаясь не подать виду, что она делает это по-деви­чьи, тайком) взяла из серебряного портсигара сига­рету и зажгла ее отвратительной настольной зажи­галкой из малахита и золота. Я последовал ее приме­ру, взяв по одной «Силк Кат» и «Суон Веста».

— Все проще некуда, Бетси. Все действительно просто до невероятности. Я хотел тебя видеть, поэ­тому я здесь.

Из обеих ее ноздрей вышли два одинаковых об­лака табачного дыма. Глаза с отяжелевшими веками медленно моргали.

— А, — сказала она, — недавно обнаруженная ал­лергия на телефон?

— Недавно обнаруженная любовь к спонтанности.

— И конечно же, к агрессивности.

Я игриво усмехнулся.

— Бездарный кондом с башкой словно тыква, и вы об этом знаете.

— Разумеется, я знаю, но это не дает вам никакого морального права набрасываться на бедного парня. Кроме того, Вилерсы готовы выложить четверть миллиона за его следующую книгу, если я приложу к этому руку.

— А кто здесь говорит о его правах, — отпарировал я, — если я захотел вернуться и засунуть свою руку вам под юбку?

— На вашем месте я бы этого не делала, — сказала она, причем несмотря на самоуверенность ее горло залил румянец. — Почему вы мне прямо не говорите, чем я, собственно, могу вам посодействовать?

Не проронив ни слова, я сделал пару затяжек. Как же приятно было развалиться на этом диване, заки­нуть одну ногу на спинку, а руку опустить на пол! В комнате постепенно становилось тускло, и я знал, что в любой момент Бетси включит настольную лам­пу (очаровательные пучки оловянных линий в стиле модерн под зеленым абажуром), создав причудливый островок света вокруг своего печального лица. Дым сигарет висит над нами, образуя запутанные клубки. Зааплодировала публика в «Ковент-Гардене». Дети звонко закричали «Браво!». Тихо заклокотали темные настенные часы, и я подумал, как жалко было бы расстаться со всем этим.

— Бетси, — заговорил я, но прервался, выпустив несколько толстых колыхающихся колец дыма, — Бет­си, у меня есть для вас книга. Она пока незакончена, но осталось ждать недолго. Я понятия не имею, по­нравится она вам или нет. Более того, меня это со­вершенно не волнует. Единственное, чего я хочу, — то, чтобы эта книга была опубликована.

♦

«Я написал это, потому что действительно считал, что вся эта дискуссия между мужчинами и женщина­ми... война полов, тендерная политика... вся эта диалектика оказались в стадии застоя».

Так говорил Ганн о своей книге «Тела в движении, тела на отдыхе». Я присутствовал там. (Да, я был там. Я нахожусь везде. Не просто присутствую, но зани­маюсь делом. Настоящим делом.) «Там» — это гряз­новатая желтовато-коричневая студия на Культрадио. Ганн и Барри Риммингтон, старомодный и вечно пьяный радиодиджей, настолько худой, что едва вы­держивал вес наушников, он курил «Ротманз» одну за другой и сидел в джойсовской манере: не клал ногу на ногу, а сплетал их в единое целое, будто, займи он любую более свободную позу, все тело его распутает­ся и развалится.

«Знаете ли, меня всегда поражало, что многие ребята моего — не моего поколения... а моей... демо­графии... так сказать, мы подошли к такому поведен­ческому маскараду перестроенных мужчин». Эта фраза, придуманная им в лондонском поезде, достав­ляла ему огромное удовольствие. После нее он вы­держал паузу, ожидая, что Барри скажет что-то похо­жее на: «Что именно вы имеете в виду?» К сожалению, прикуривая об окурок очередную сигарету с провор­ностью обкурившейся черепахи, Барри не слушал то, что говорил Ганн. (Барри совершал немало промахов в прямом эфире всегда по одной и той же причине: он позволял мыслям витать где-то далеко, оставляя интервью в совершенно ненадежных и, более того, ни на что не годных руках; они были своего рода его профессиональным автопилотом: «Маргарет, вы говорите, что вы всегда были амбициозны. Скажите, неужели вы действительно всегда были амбициоз­ны?») Поэтому Ганн продолжил: «Тем самым я хотел сказать, что, как я полагаю, существуют мужчины, принявшие эти феминистские взгляды — мы уже проходили и Андреа Дворкин, и Джермейн Грир⁹³ и в результате получили руководство с указаниями о том, что круто, а что нет, но вопрос, насколько изменился внутренний психологический механизм, остается без ответа. Другими словами, сохранили ли мы свою истинную природу? Я хотел написать роман, который бы смог ответить на этот вопрос, — роман о себе, конечно, — мне помнится, Троллоп⁹⁴ сказал, что каж­дый писатель — это первый читатель собственных произведений, — но в то же время роман вообще, о мужчинах и женщинах. Во всяком случае, это было отправным пунктом...»