Я, Люцифер

— «...состояние, в которое оно приводит людей».

Вы думаете, это имело для Харриет хоть какое-то значение? Теперь-то вы улавливаете, до чего доводит богатых скука?

— Я довольно часто наблюдал состояние, в котором находятся убийцы, — сказал я. — Бурлящая кровь, гиперчувствительная плоть. Я видел, как деяние из­меняло внешность тех, которые на первый взгляд и мухи не обидят. Вытянутая башка и плешь, глазенки и нос, челка, волосы в носу, уши торчком; вместо такого зацикленного на своем деле уродца, красоты уродства, уродства красоты — захватывающая непорочность и неповторимость человека в состоянии восторга от совершенного преступления. Старина Каин, который в своем нормальном состоянии едва ли заставит трепетать сердца, был особым случаем. Когда в нем заиграла кровь: выступающие скулы и тусклые глаза — он стоял на коленях перед измучен­ным Авелем, ветер ерошил его темные волосы, и его губы, обычно не поддающиеся описанию, надулись так, что ему могла бы позавидовать сама Софи Лорен. Настоящий бог. Называйте меня льстецом, — продолжил я, — но убийство — это не мое, оно больше под­ходит вам. Убийство и человек — две вещи неотдели­мые. Человекоубийство всегда было у вас самой большой жертвой. Элтон Джон был бы более сексу­альным, если бы собрался с духом и пришил какого-нибудь педика.

«Все в порядке, — думала Харриет, — он совершенно безобиден; знай он об этом, он бы точно перестал гнать эту пургу».

Она все еще сидела, отвернувшись, ее лицо не выражало ничего, кроме глубокой скуки. Но мне ничего и не нужно, чтобы понимать многое. В этом еще одно преимущество быть мной.

Вечеринка в Мейфэре оказалась достаточно скуч­ной (легенда рока, в прошлом — гуру гитары, похожий на бродягу, бисексуал со следами от плеток на коже, а сейчас он нервозный транссексуал со спаленными волосами и кожей, напоминающей застывшую овся­ную кашу, страдает расстройством желудка и посто­янно находится в состоянии депрессии), и Харриет, я, Джек, Лайзетт, Тодд, Трент и кучка других обессилевших гуляк, захватив опиум, отправились в какой-то притон в стиле «Касабланки»⁹⁵, принадлежащий нашему маэстро. Дом просто огромен; выгодная сделка всего за восемь с половиной, как утверждает Харриет, которая думает, не перекупить ли его, если при их встрече хозяин окажется способным сообра­жать хотя бы в продолжение некоторого времени. Комнаты, комнаты, комнаты и то здесь, то там разбро­санные закрытые места для курения, в обстановке которых заметно потворство всем атрибутам маври­танского убранства. Все хотят увидеть этот прекрас­ный дом в фильме. Все хотят дать нам денег. Даже какой-то мультимиллионер, справившись не то с оче­редным приступом булимии, не то с последствиями дозы кокса, спустился к нам, чтобы предложить нам свой скромный взнос. Среди талантов Харриет (боль­шинство из которых были развиты у нее в раннем возрасте вашим покорным слугой) есть и такой: она, как никто другой, умеет пустить свеженькую сплетню для истеблишмента, используя свои тайные каналы.

— Никак не могу вспомнить, откуда у меня взялась мысль о восьми из десяти. Но, как и все мои преды­дущие находки, она великолепна.

Боюсь, они снова заставляют меня разглаголь­ствовать, хотя сердце к этому совсем не лежит. Чес­тно говоря, у меня хронический гастрит и не сильная, но глубокая головная боль в районе глазных яблок. Что-то мне стало... не по себе... сразу после нашей с Харриет поездки в «роллсе». Как приехали... и...

— Восемь из десяти, — продолжаю я, как вдруг что-то странное начинает происходить в желудке Ганна, словно полупереваренная рыба делает сальто. — Удачное соотношение, это доказано, вспомните об успеш­ной долгосрочной рекламной кампании «Вискас». Я имею в виду, восемь человек из каждого десятка. Об успехе я уж позабочусь.

Все они здесь вовсе не ради Люцифера, а просто ради ясновидящего, хотя делают вид, что им интерес­но, и хихикают, когда нужно. Я уже было собрался вытащить кого-нибудь из кружка английских поэтов, например сидящего, скрестив ноги, в самом темном углу, как вдруг живот Ганна устроил настоящее веселье, и взволнованный постовой прислал срочную теле­грамму: «Отправляйтесь в туалет сейчас же, или вам придется на месяц забыть о своих знакомых. Может, вы и первоотступник, и правитель ада, но публично сбросить бомбу себе в штаны — значит добровольно отказаться от общения с этими людьми».

«Это все жирная пища, — думаю я, как и вы в по­добных случаях, относя сигареты, выпивку и нарко­тики (не говоря уже об отсутствии гигиены при ХХХ-клюзивном анальном сексе) к категории, почти не влияющей на ваше самочувствие. — Должно быть, это все ужасно жирная пища».

— Очень сожалею, — говорю я, — но мне придется на некоторое время отлучиться. Боюсь, что-то не­предвиденное... да. Я моментально вернусь.

— О боже, — доносятся до меня слова Лайзетт, — мы что, должны теперь разговаривать между собой?