Я, Люцифер

В последнее время меня преследуют желания, странные порывы, толкающие на всевозможные неожиданные и нелепые поступки. Такие слова, как «неизлечимый» и «оккультный», пульсировали у меня в мозгу. Пустые дурные предчувствия Вордсворта: «исчезновения», «нас покидают»... Да вы, наверное, просто со смеху покатываетесь. На минуту я позволил пластмассовому телу Ганна немного растянуться, понаблюдал в окно за медленным парадом взбитых облаков, а затем возвратился на изнемогающие от жары улицы, ведущие к церкви Святой Анны. Шепот сердца, настойчиво трепетавшего у позвоночника, словно прикосновение ледяной ладони. Проносящи­еся мимо образы: лицо Анджелы на той фотографии. Родственники усопшей, склонившиеся над ее сырой могилой, словно менгиры. Лицо Ганна в карманном зеркале в туалете похоронного бюро, пара слов, добавленных им к речи, спрятанных под душащей не­высказанной сыновней лаской. И все это, пока я пробирался мимо разбросанных повсюду ресторанов быстрого питания и валяющихся на асфальте таблои­дов, засунув руки в карманы и растеряв всю силу воли. Что ж, хохочите. Они там, внизу, просто обоссались от смеха. Я начинаю уссываться, лишь думая об этом. Крошечное кладбище. К тому времени, как я туда добрался, последний луч солнца исчез за гори­зонтом. Меньше ста надгробий, похожих на... А соб­ственно, на что? Громадные зубы? Знак победы? Да пропади оно все пропадом, этот язык просто испы­тывает мое терпение! Чем бы они ни были, это были маленькие могильные холмики, некоторые совсем свежие и чистые, другие превратившиеся в руины. Полустертые даты. И у Нового Времени есть своя тряпка для того, чтобы иногда стереть пару строк. Это не требует много времени. На кладбище не было ни души. Маленькая темная, только что тщательно отреставрированная церквушка отбрасывала свою тень мне на спину. Я собрался было навестить миссис Канлифф с ее косым взглядом и наведенным лоском, но решил нанести визит попозже. Она в надежных руках. Ей становится все хуже. Я почувствовал, что начинаю замерзать. Я вообще чувствовал себя ужас­но, вы должны это знать, словно кожа на шее обмяк­ла, и сердце Ганна, эта птица со сломанным крылом, взмахнуло крыльями так, что мой букетик ярких нар­циссов опустил вниз головки¹³⁰ и внимательные дере­вья оказались во власти утихшего ветра¹³¹ чувства вины. Насколько часто он мог заставить себя прихо­дить сюда?

Вы знаете, что я сделал? Заплакал. В самом деле. Все глаза выплакал. Прямо здесь, на ее могильном камне.

АНДЖЕЛА МЭРИ ГАНН, 1941-1997,

ПОКОЙСЯ С МИРОМ

А теперь можете посмеяться. Так на меня подейст­вовала фраза «ПОКОЙСЯ С МИРОМ». Ничего не мог с собой поделать. Это все Ганн. В последнее время он стал замечать за собой какую-то странную чувствитель­ность к древним, освященным веками абстрактным существительным и священным фразам. «Долг». «Бла­говоление». «Честь». «Мир». «Покойся с миром». На глаза наворачиваются слезы. Он живет в смертельном страхе любви. Дитя своего времени, он запрятал все эти понятия в глубине своей души, в каком-то ее ук­ромном уголке под толстым слоем пыли и паутины. Там они и хранились, эти святые реликвии, из кото­рых наш скептик давным-давно вырос. Затем после­довала смерть его матери, а вскоре после этого от­крытие, что, если случайно произнести эти развен­чанные, как ему казалось, слова, их необыкновенная магия может воскреснуть. Телевизионная реклама авиакомпании «Бритиш Эруэйз», песни в стиле кант­ри, открытки с днем рождения компании «Холлмарк», церковные гимны. Лишь пару недель назад, еще до моего прибытия, он замер у какой-то церкви, где его внимание приковала хорошо знакомая мелодия:

Когда время придет, Отче наш, рядом будь,

Нам покой подари в час, что дан чтоб уснуть...

Ужасно. Он попытался избавиться от этого ощу­щения. Стишки, напрочь лишенные поэзии на стенах метро, где «прекрасное всегда являет радость»¹³² и отрывки из поэтических циклов исчезают в неловком молчании. Он, без сомнения, погиб. Однажды это была надтреснутая, но все же полная необъяснимого отчаяния механическая версия песни «Wish You Were Here»¹³³ в исполнении уличного музыканта. В другой раз (ну, хватит) — речь Тони Блэра. То не было ни самоутешением, ни проявлением чистейшей сенти­ментальности. Скорее, странный резкий скачок нутра куда-то вверх, поворот или даже вывих чувства, который может заставить как вернуть свой обед на­ружу, так и разорвать сердце. Что бы это ни было, оно сбивало с толку, причем — я не преувеличиваю — сбивало с толку и меня, тоже довольно сильно, там, у гниющих останков старушки Анджелы.