Я, Люцифер

Я сел на двенадцатичасовой поезд в Юстоне¹⁴⁵ и прибыл на Манчестер-Пиккадилли в 14.35. (Плохо, что Ганн не умеет водить, а я бы предпочел умереть, чем потратить целый день на то, чтобы украсть ма­шину и обучиться вождению.) Был необычайно пре­красный день. Такого лета вы не видели с семьдесят шестого года (по Новому Времени). Жара струилась по городу. По дороге на вокзал я съел четыре порции «Найти найн» и клубничное мороженое. Мороженое. Представьте себе, что ваш рот — кратер, посте­пенно заполняемый влажной прохладой, и вы ощу­щаете блаженство. Во всяком случае, я чувствовал себя именно так. Разница между горячим и холод­ным — это просто поразительно. Особенно когда начинаешь об этом задумываться. Все время в Англии я объедаюсь, с тех самых пор, как попал сюда (бара­шек жальфрези, анчоусы, зеленые оливки, вымочен­ные в масле и начиненные чесноком, глазированная вишня, копченая семга, шоколад «Тублерон», редис­ка с морской солью и молотым перцем, селедка, мятные пастилки...), но мне еще предстоит попробо­вать то, что сравнится с мороженым: спираль холод­ного восторга в вафельном рожке «Найнти найн», украшенная гирляндами — нет, усыпанная драгоцен­ностями с липким соусом из благородной малины, приправленной искусственными и чересчур завы­шенными в цене хлопьями. Я вам торжественно за­являю: мороженое настолько вкусно и вредно, что мне даже не верится: неужели его изобретение при­надлежит не мне?

Тем временем я шел к Юстону. Оказывается, мне все еще очень нравилось ходить пешком. Кажется, такая нелепость: просто ставите одну ногу перед другой — и вы на месте. Небо было далекое, безумно голубое с плывущими в вышине кучевыми облаками-крапинками. Моя тень подпрыгивала и дрожала ря­дом со мной, словно медлительный или парализован­ный попутчик. Любимый Лондон, будто подгоревший омлет, испускал вонь от своего транспорта и мусора — здесь вы можете почувствовать запах девятнадцатого, восемнадцатого, семнадцатого и шестнадцатого веков; ароматы города перемешивают эпохи: кружево ресторанов быстрого питания и застарев­шие нечистоты, дизель и пергамент с пылью. (Я уже достаточно прошел пешком с того момента, как открыл глаза в ванной Ганна. Однако мне приходится делать над собой усилие, чтобы сохранять спокой­ствие, находясь в вихре окружающих меня цветов, чтобы сдерживать возможные приступы бешенства и не упасть в обморок, чтобы контролировать ситуацию.) Нет, вряд ли я смог бы отрицать достоинства прогулок, как, пожалуй, и достоинства безделья. От­менил встречу с Харриет, назначенную на вечер следующего дня. Просто так, взял и отменил. Я сидел у себя в комнате в «Ритце»; только я вдохнул верно отмеренную дорожку качественного боливийского кокса, как меня, а сначала мой нос, привлек к раскры­тому окну запах свежескошенной травы в Грин-парке; я в него и выглянул. Небо, изборожденное оттенками розовато-лилового и сиреневого, снизу было забрыз­гано кровавым закатом; синеватый парк выдыхал накопленную за день жару; деревья слегка потрески­вали; на вкус воздух был не то опаленным, не то очи­щенным, как будто его наполнял огонь... Я позвонил ей на сотовый и сказал, что меня тошнит. Вы бы в это поверили? Променять гипнотизирующие монологи Харриет на спокойное вечернее созерцание того, как сумерки плавно перетекают в ночь. Я сам едва верю в это. Может быть, наступила фаза зрелости. Красота и грусть. Во мне было столько меланхолии, столько печали и деревенского одиночества, что ничего не оставалось, как заняться ночью петтингом с Лео. (Я еще не говорил о Лео? Из объявления «Он ищет его»: «Лео, первоклассные плетки и прочие услуги, исполняю роль господина или раба, против видео не возражаю, никакого сексуального контакта, ни­каких женщин». Нет, кажется, не говорил. Да, мой дорогой Деклан, боюсь, тебя ожидают удивительные новости.)

Что бы то ни было. (Вы предпочитаете «Что бы то ни было» или «Кое-что»? Поиски заглавия — это настоящее мучение. Я провел час или два, забавляясь также с вариантом «Ха».) Что бы то ни было, Пене­лопа вернулась в Манчестер. Она переехала туда после того, как они с нашим Декланом разошлись. Она колебалась по поводу переезда на север. (Знаете, что меня в вас, люди, раздражает? То, как вы говори­те, когда не можете на что-то решиться: «Я колеб­люсь». Никогда не говорите прямо, все у вас метафо­ры. А имеете в виду на самом деле: «не... решаюсь».)

Опять увильнул. Извините. Сожалею.

Я видел ее фотографии. Она не очень сильно изменилась. Волосы все те же: теплые, золотистые, часто спутывающиеся, но теперь они ниспадают на плечи не так, как раньше, когда они доставали до талии и так возбуждали Ганна. В глазах все еще сохра­нилась... красота, но в то же время в них появилась жизнь, время, история, мысли, боль. Меньше любо­пытства, чем у Пенелопы Ганна. Меньше любопыт­ства, больше жизни.