Я — матрос «Гангута»!

В тесный контакт с нами вошел слесарь Михаил Коробицын, ежедневно приносивший на корабль газеты. Полный энергии, всегда жизнерадостный, он нравился мне. Окающее произношение заинтересовало меня. Я спросил, откуда он. Оказалось, земляк, из Тотьмы. Коробицын познакомил меня со слесарем Владимиром Ваверовым, белорусом, монтировавшим орудийную башню. Он был прикомандирован с Путиловского завода, тоже участник революционного движения.

М. И. Коробицын

Началось поспешное комплектование команды корабля. На «Гангут» прибыли командир корабля капитан 1 ранга Григоров, старший офицер капитан 2 ранга Тыртов, часть офицеров и кондукторов. Прибыл также и наш начальник — гальванерный кондуктор[4] Непоключинский. Под командой офицеров и кондукторов на корабле быстро наводился порядок. Борта, орудийные башни, надстройки блестели свежей краской. Камбуз, рундуки для личных вещей команды, умывальники, самовары, иконостас — все сверкало. В коридорах и жилых помещениях палубы настилали линолеум, внутренние переборки красили в светлый мраморно-ореховый цвет.

Теперь каждое утро из Крюковских казарм выходило на Галерный остров больше шестисот нижних чинов. Шли под командой офицеров с песнями, и только возле Адмиралтейского завода колонны рассыпались — матросы смешивались с рабочими.

В начале июля двенадцать портовых буксиров подошли к морскому гиганту, несколько часов матросы возились со стальными тросами. Буксиры с трудом вытащили линкор из канала, развернули носом против течения. Одновременно с правого и левого борта со страшным грохотом полетели в Неву четырехсотпудовые якоря. Тяжелые звенья якорной цепи натянулись, и «Гангут» остановился.

Матросы принялись наводить понтонный мост между кораблем и островом. А на другой день нас построили во дворе Крюковских казарм с личными вещами, которые погрузили на подводы. Колонна двинулась на корабль.

Потекла корабельная жизнь с боем склянок, вахтой, авралами. Единственное, чем отличалась наша жизнь от жизни экипажей других кораблей Балтийского флота, — это тесная связь с берегом. Понтонный мост оказался надежным: к нам проносили свежие газеты, пробирались агитаторы, рассказывавшие о революционных событиях в Петербурге.

Тем временем прибывали небольшие команды матросов с других кораблей. Они вливались в нашу большую морскую семью. На их бескозырках появлялись ленточки с надписью «Гангут». Сновали по кораблю рабочие, заканчивая последние приготовления к пробе машин.

Теплым утром Мазуров, Питляк и я под командой Андрианова перематывали в бухту трос. К нам подошел электрик Иваненко.

— На! Прочитай! — подал он мне газету.

Мы отошли в сторону и, усевшись на большую ржавую шестерню возле лебедки, развернули газету. Это была «Речь». Несколько минут мы рассматривали ее, не зная, на чем остановиться. Мазуров выхватил у меня из рук газету и сказал:

— Война, братцы, война… Манифест объявлен.

А через три дня эта страшная весть прокатилась по линкорам, которые достраивались на верфях Петербурга: Германия объявила войну России. Одни восприняли это как нечто неизбежное, другие высказывали недовольство, но находились и такие, что говорили:

— Ничего, мы покажем немцам где раки зимуют.

Среди рабочих появились меньшевики, которые доказывали, что сейчас не время для междоусобиц.

Революционная волна, прокатившаяся по Петербургу, спадала. Улицами города ходили небольшие группы людей с хоругвями, с портретами царя, распевали «боже, царя храни», набрасывались на бастующих рабочих. Под гром медных труб по проспектам все чаще шагали колонны запасников. И на «Гангут» прибыла довольно большая команда — рабочие, служившие на флоте четыре-пять лет назад. В нашу роту попали несколько человек, среди них Козлов, Мухин, Пронский, Полухин, Кулешов.

Появление на корабле запасников внесло в нашу жизнь много нового. Вечерами они с тоской вспоминали оставленные семьи, открыто высказывали недовольство войной. Среди них своим атлетическим сложением выделялся гальванер Владимир Полухин. На корабле Полухин стал известен своей неимоверной силой. Он легко бросал шестипудовые мешки с углем, а однажды, поспорив, перенес с берега на корабль ящик с двадцатипудовым снарядом. Полухин хорошо знал службу, четко выполнял все команды и распоряжения, поэтому у начальства был на хорошем счету. Не любил он много говорить, но в словах его чувствовались знания, опыт, уверенность. Во время достройки корабля его назначили старшим команды, которая выполняла малярные работы. Еще после окончания школы гальванеров, в 1908 году, на крейсере «Адмирал Макаров» Полухин попал в число неблагонадежных. Может, именно поэтому на «Гангуте» он вел себя сдержанно. Мазуров на всякий случай предупредил меня:

В. Ф. Полухин

— С этим будь осторожен. С офицерами водится.

Но, как скоро мы убедились, Полухин был опытным конспиратором. Он вынашивал планы создания на корабле революционного подполья, присматривался, на кого можно опереться, устанавливал нужные связи.

Большевистское подполье