Я — матрос «Гангута»!

Следует учитывать, что с началом войны строгости на флоте невероятно возросли. Вовсю свирепствовали боцманы и кондукторы. Особенно преследовалась антивоенная агитация. На нашем корабле был схвачен матрос Иван Михайлов с листовкой «Долой войну!», которую он обронил, находясь на вахте. Бросили его в карцер, а потом — в тюрьму.

Подполье насторожилось. Пришлось отказаться от сходок, от массовых читок подпольной литературы. На первое место выдвинулись формы индивидуальной работы. По-прежнему распространялись антивоенные листовки, они или писались от руки непосредственно на корабле, или издавались в городе. У нас этим занимался телефонист Иван Кувшинов, наловчившийся прятать нелегальные издания в аппаратах.

Листовки, как правило, были небольшими, но емкими, зажигательными. Вот одна из листовок, изданных Главным судовым коллективом РСДРП:

«Товарищи! Мы плоть от плоти и кость от кости народной. Наше место с народом, в его рядах. Никакие силы не могут нас одолеть. Сметая всех насильников и угнетателей, мы проложим дорогу к вечному миру и свободе. Так дружно, товарищи, за дело! Долой преступную войну! Долой монархию! Да здравствует вторая русская революция!»

Руководители подполья были озабочены отсутствием связи с Петербургским комитетом. Полухин ломал голову над тем, как установить такую связь. Унтер-офицер Андрианов нашел путь. Кораблю требовались некоторые приборы, и надо было убедить командование в необходимости поездки за ними в столицу.

— Беру это на себя.

— Убедить мало, — заметил Полухин. — Надо, чтоб поехали наши люди.

Андрианов добился, чтобы послали именно его. Он и меня взял с собой. В Петрограде мы сначала побывали на Адмиралтейском судостроительном заводе, где получили нужные нам приборы, а потом — на квартире Иваненко, нашего давнего знакомого — рабочего завода.

— Связать вас с ПК невозможно, — выслушав нас, сказал Иваненко. — Члены его арестованы. Я посылал Коробицыну манифест Центрального комитета. Получали?

— Да.

— Этот документ руководящий, — напомнил Иваненко и, помолчав, добавил: — Строжайшая конспирация нужна.

Мы вернулись на корабль с приборами, командование было довольно, а подполье опечалено недоброй вестью — судьбой Петербургского комитета. Некоторое оживление внес Пинчук, вдруг появившийся на палубе. Да, да, тот самый Степан Пинчук, который два года назад остался во Франции. Мы начали расспрашивать его. Парень многое испытал. Почти все оставшиеся во Франции русские матросы были направлены в африканские колонии — на рабский труд. Степан сбежал оттуда, но был схвачен. Французская полиция выдала его русскому самодержавию.

Мы удивленно смотрели на него: как же сумел он вновь обрести матросскую форму? Оказывается, Пинчук предстал перед военно-полевым судом Кронштадтского порта. Прокурор требовал смертной казни. Осудили же на пять лет. А кончилось тем, что удовлетворили желание Пинчука — вернуться на «Гангут».

— Каким образом? — спрашиваю его.

— На флоте не хватает специалистов. Вот и послали меня рулевым.

Я надеялся получить сведения о своем земляке Чиркове, но его судьба была Пинчуку неизвестна.

Степан теперь понимал, что бороться с царизмом нужно здесь, в России, и он вошел в состав подпольной организации корабля.

Наш корабль в сражениях не участвовал, совершал лишь боевые походы по курсу: Гельсингфорс (Хельсинки) — Ревель, Ревель — Аландский архипелаг и снова возвращался в главную базу, в Гельсингфорс.

Теперь у нас был новый командир. По неизвестным для нас причинам капитан 1 ранга Григоров был списан, и «Гангутом» стал командовать флигель-адъютант его императорского величества капитан 1 ранга Кедров. Прошло недели две, и все мы почувствовали: служба при новом командире стала невыносимой. За малейшее нарушение матроса отправляли в карцер. Теперь тумаки и оплеухи доставались не только от боцманов, но и от офицеров. С какой-то злобой относились к матросам лейтенанты Киро-Динжан, Христофоров, Кнюпфер, ревизор Бурачек, инженер-механик Рейн. Вместо Тыртова, подавшего рапорт о списании с корабля, старшим офицером был назначен старший лейтенант барон Фитингоф. Немец по национальности, он ненавидел все русское, презирал матросов. Это по его указанию была введена слежка за нижними чинами.

Больше всего изнуряли нас авралы на погрузках угля. На этих работах царские служаки изощрялись в издевательствах, широко применяли мордобой. Барон Фитингоф приказывал таскать шестипудовые мешки бегом.

Чем объяснить, что на Балтийском флоте редкостью являлись демократически настроенные офицеры, преобладали держиморды? Будучи в переписке с писателем Б. А. Лавреневым, я как-то спросил его мнение по этому вопросу. Он ответил, что при оценке революционности офицерства необходима оговорка.