Я — матрос «Гангута»!

— Вира!

Мешки поднимаются вверх и тяжело ложатся на палубу.

Еще тяжелее тем, кто разгружает баржи без крана. Шестипудовые мешки из барж выбрасывают на беседки, а с беседок — на палубу линкора. Там только и слышно:

— Раз, два — взяли!

Больше получаса на беседке не выстоишь.

Подошли новые баржи. Казалось, авралу не будет конца.

В короткие перекуры матросы открыто говорили о том, что с войной надо кончать. Кое-кто даже призывал брать оружие, захватывать корабли, идти в Кронштадт и Питер, поднимать рабочих. Прошел слух, что в полдень на «Императоре Павле I» начнут вооруженное восстание, что сигналом к восстанию явится холостой выстрел из орудия. Матросы горячились:

— Пусть только начнут — поддержим!

Мы ждали сигнала. А Мазуров предложил сфотографироваться на память об этом дне. Все дружно подхватили. Не помню, откуда взялся фотоаппарат и кто произвел съемку. Быстро уселись мы на куче антрацита с лопатами, чумазые от угольной пыли, но в приподнятом настроения. (В 1930 году снимок вместе с моими воспоминаниями об этом дне был опубликован в журнале «Красноармеец и краснофлотец».)

Но вот наступил полдень. Сигнала все нет и нет.

На «Императоре Павле I» закончили аврал. Завершили погрузку и на «Петропавловске». А к нам все подходили новые баржи. Больше семидесяти пяти тысяч пудов угля переворошили за день, но впереди еще приборка.

Едва дотянули до вечера, едва дождались команды «Закончить приборку». Все направились в баню. А в бане забился сток для воды: на полу выше щиколоток пенились грязные смылки. Крик, ругань… Появился дежурный офицер и приказал прекратить подачу горячей воды. Матросы обливались холодной и, недовольные, расходились по кубрикам.

А дальше…

Я воспроизвожу события этого дня в деталях, поскольку революционный подвиг гангутцев стал достоянием истории. При этом, не полагаясь на память, использую свидетельства участников восстания, собранные мною в разные годы.

Вечером 19 октября в аккумуляторной каюте собралась главная пятерка — Владимир Полухин, Иван Андрианов, Павел Мазуров, Станислав Винклер, Василий Лютов. Подошли руководители других пятерок.

Поглядываю на Полухина, теребившего двумя пальцами усики. Поднявшись, он со вздохом говорит:

— Раз сигнала с «Павла» не последовало, выступать нам не следует. — И напоминает то, что уже не раз говорил на занятиях в политкружке: необходимо учитывать горькие уроки неудачных восстаний, помнить, что разрозненные выступления не только бесцельны, но и опасны для общего дела, потому что позволяют властям расправляться с недовольными поодиночке.

Мазуров заметил:

— Павловцы не дали сигнала, а мы дадим! Уверен — вся бригада поддержит.

С ним согласился Ваганов, а также Лагутин, который заявил:

— Наши матросы готовы к действию!

Наперебой участники заседания заговорили:

— Выступать!

— Поддержат!

Полухин нервно перебирал колоду карт (карты — прикрытие на тот случай, если кто неожиданно войдет) и снова убеждал своих соратников о нецелесообразности восстания.

* * *

Измученные, сердитые, сидят в левом кормовом каземате гальванеры. Трое дежурных ушли за ужином. Молчим. Есть хочется, аж под ложечкой сосет, а дежурных нет и нет.

Оказывается, возле камбуза в эти минуты разыгралось событие, которое навсегда осталось в памяти каждого, кто служил на «Гангуте».

Согласно установленному порядку в дни, когда команда грузила уголь, на ужин всегда готовили макароны с мясом, а в этот раз сварили ячменную кашу. Здесь-то и произошел взрыв.

— Долой кашу!

— Не брать ее!

— Немецкие гады издеваются над нами!

Зашумели возле камбуза. Дежурный по камбузу унтер-офицер Солодянкин начал уговаривать матросов не кричать. К нему подскочил матрос Лютов, бросил под ноги унтеру полный бак каши и заявил:

— Не уговаривай нас, а иди и докладывай! Кашу есть никто не будет!

— Чего бунтуешь? Каша хорошая! Ее сами их высокоблагородия откушали!

— Иди, а то сейчас же на голову бак наденем!

— И высокоблагородия накормим!

Унтер-офицер Солодянкин вынужден был доложить обо всем случившемся вахтенному начальнику, а тот уведомил старшего офицера. Услышав, что команда отказалась от ужина, барон Фитингоф поднялся на верхнюю палубу. Возле камбуза собралось человек двести матросов.

Фитингоф попробовал кашу и заговорил в миролюбивом тоне:

— Братцы, что это вы от еды отказываетесь? Каша очень вкусная, ей-богу вкусная, и масла в нее положено в два раза больше. Берите и ужинайте!

— Сам жри! — послышалось из толпы.

Поняв, что никакие уговоры на команду не подействуют, барон Фитингоф пошел к командиру корабля. Тот распорядился выбросить кашу за борт и оставить команду без ужина. Через несколько минут паровой катер отвалил от правого трапа — капитан 1 ранга Кедров отбыл на берег.

Кубрики гудели. Матросы открыто заявляли, что терпение их лопнуло, что нужно немедленно захватить оружие, арестовать офицеров и кондукторов.

— Долой немцев с флота!

— Долой войну!

Ситуация на корабле сложилась очень напряженная. Нужно было весь этот пыл, всю ненависть, которая накапливалась годами, направить в нужное русло.