Я — матрос «Гангута»!

Первоначальный предлог восстания — скверная каша — был забыт. Матросы кричали: «Долой войну!», «Долой немцев офицеров!», «Долой царское правительство!».

Страсти разгорались. Гальванер Мижлюля, отличавшийся анархистскими взглядами, кричал, чтоб кончали митинговать, а брались за дело, призывая перебить офицеров.

Спустя десятилетия И. П. Андрианов в письмах ко мне вспоминал, что главная пятерка решала вопрос о вооружении восставших и об аресте офицеров, загнанных в кают-компанию. Для этого Винклеру и Лютову было поручено перекрытием пара в турбине выключить свет. Но не успели матросы подойти к пирамидам, как снова вспыхнули лампочки. Свет включил Пронский, дежуривший у запасного дизеля. Он не знал о решении пятерки. Тогда его осуждали, а потом посчитали, что это к лучшему. Впотьмах разъяренные матросы могли перестрелять офицеров, и тогда судьба всего экипажа сложилась бы трагично.

Часов в одиннадцать вечера на корабль прибыл Кедров. Перед строем с фонариком в руке он грозно заявил, что бунтовать во время войны — преступление, за которое по головке не погладят.

— Вы действуете заодно с врагами нашими, немцами. За нарушение присяги, знаете, что мы с вами сделаем?

Из строя полетели выкрики:

— Нечего запугивать!

— Хуже смерти ничего не будет!

Командир корабля направлял луч фонарика то в одно, то в другое место, стараясь разглядеть кричавших. Вскоре он понял свое бессилие и стал уговаривать матросов, даже распорядился выдать команде мясные консервы, чай и хлеб.

Голодные матросы пошли получать запоздалый ужин. Нет, они не смирились, еще надеялись на подмогу и на свои силы.

В левом кормовом каземате совещалась главная пятерка. Корабль уже шесть часов фактически находился в руках восставших. Что же делать дальше? Многие теперь поняли, что Полухин прав, и все же Мазуров, Ваганов, Петров по-прежнему были в плену стихийного подъема матросов. Кто-то предложил снарядить катер для установления связи с кораблями, но к тому времени на корабле не оказалось ни одной шлюпки.

Тогда заговорил Полухин. Он указал, что соседние корабли не отозвались на наши призывы. Надо смотреть правде в глаза — восстание гангутцев не поддержано. А одним выступать нельзя. Пусть матросы расходятся по кубрикам. Необходимо предупредить каждого о поведении на неминуемых допросах — не называть товарищей, говорить, что, мол, рано уснул, ничего не видел, не знаю.

Андрианов выразил согласие с данной оценкой. Не возражали и другие, но Мазуров, Петров и Ваганов выдвинули варианты: утром пойти на Петроград, соединиться с рабочими, а если не удастся, то уйти в Швецию и по примеру потемкинцев интернировать корабль. Полухин грустно смотрел на разгоряченных матросов, видно, мало верил в то, что они предлагали, но и не опровергал. Он еще раз предупредил, чтобы довести до каждого линию поведения на допросах.

* * *

Глубокой ночью матросы улеглись спать. Однако заснуть удалось немногим. Тяжелые думы не давали покоя. А с рассветом, повскакав с коек, мы стали разглядывать рейд. Так хотелось, чтобы нас поддержали матросы других кораблей! Но, увы, этого не произошло.

Вскоре на линкоре в сопровождении Кедрова появился вице-адмирал В. А. Канин, назначенный после смерти Эссена командующим флотом. Он посмотрел на шеренги матросов и, не здороваясь, пошел вдоль рядов, глядя в глаза каждому.

— Чего злодейски глаза опускаешь? Почему мордой крутишь? — пристал вдруг он к нижнему чину.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство! Совесть у меня чиста.

Матросы посмотрели в сторону вице-адмирала. Перед ним стоял Мижлюля.

— Предатель! — прошипел кто-то в шеренге.

Этот шепот, видно, долетел до командующего. Он грозно сдвинул брови и пошел дальше. После осмотра Канин со свитой отошел на шкафут и несколько минут что-то говорил командиру корабля. Тот внимательно слушал, то и дело поднося руку к козырьку, потом повернулся и четко отдал команду вахтенному начальнику.

Перед строем командующий говорил строго:

— Бунтовать вздумали? В военное время! Из-за каши? Да вы и дома такой не ели.

Он пустился было в рассуждения о наказании по законам военного времени, но тут к его ногам грохнулся бачок с кашей.

— На, жри ее сам! — крикнул кто-то.

Дерзкий акт привел командующего в растерянность. Оправившись, он продолжал угрожать законами. А в ответ из строя неслись выкрики о предательстве на флоте, о немцах-офицерах. Шумом матросы хотели привлечь внимание экипажей других кораблей.

Все надежды рухнули, как только мы увидели, что на палубу линкора прибывают отряды, вооруженные винтовками и пулеметами.

Страшное ожидание

Гангутцев развели по кубрикам. Нас, человек около тридцати гальванеров и комендоров, разместили в кубрике под правым кормовым казематом. Мы расселись на рундуках. В отверстие люка было видно, что у входа стоят двое вооруженных новобранцев и фельдфебель.

Так просидели часа четыре. Наконец фельдфебель наклонился над люком:

— Мазуров, Ерофеев! На допрос к адмиралу!

Вызванные нехотя направились к трапу.

— Быстрее! Быстрее! — послышалось сверху.