Я — матрос «Гангута»!

— Хорошо. Зайди в каюту. Подберем.

Санников стал часто навещать лейтенанта. Тот давал ему книжки о театре, о жизни и творчестве художников, великих артистов, музыкантов. Санников внимательно их перечитывал, а когда возвращал какую-нибудь книгу, обязательно высказывал о ней свое мнение. Иногда лейтенант не соглашался с ним, разгорался спор. Бывало и так, что из спора победителем выходил матрос. Санников рассказал мне много интересного о лейтенанте. С присущим ему энтузиазмом он говорил:

— Ты знаешь, Иванов, Подобед — наш. Правда, путаные у него взгляды, но он наш. Ты понимаешь, очень образованный человек, но в голове хаос — перепутались и социализм, и шовинизм, и даже индивидуализм. Сегодня с ним разговорились, а он и выпалил: «Я согласен — наше самодержавие изжило себя, наш царь и его министры ведут Россию к гибели, но где выход из этого тупика?» А я ему: «Демократическая республика». «Может, и верно, — согласился он, — смысл в этом есть, но лучше заниматься искусством, а не политикой». «Ваше благородие, — возражаю ему, — разве искусство безразлично к судьбам народа? Вы мне позавчера дали прочитать „Ромео и Джульетту“. Пьеса вроде бы далекая от политики. Она доказывает великую силу любви. В ней революции нет. Но даже в ней есть упоминание о грозной силе народа. Помните горожан? Они выбегают с палками на улицу, бьют и Капулетти, и Монтекки». Подобед удивленно взглянул на меня, а потом засмеялся: «Ты, брат, тонко подметил. Правильно, горожане не безразличны и к тем, и к другим. А я этой мелочи и не подметил». — «Честно говоря, ваше благородие, Шекспир мне не нравится. Горький — это писатель. Он всем понятен. А Шекспир… Нам сейчас нужно такое искусство, чтобы указывало, кто наш, а кто не наш. Так сказать, оно должно глаза людям раскрывать». «Санников! — хлопнул он меня во плечу, — Ты неисправимый социалист».

На всех кораблях Гельсингфорсского порта пронеслась весть: Кронштадтский военно-морской суд начал слушание дела гангутцев. Перед судом предстали 34 нижних чина.

— Где же остальные? Ведь с корабля в один день было взято 95 человек. А затем еще списали человек тридцать. Где же они? — волновались матросы.

На это офицеры не давали ответа. Только Санников, побывав в Свеаборгском порту, принес новость — наши товарищи, которые сейчас не стоят перед судом, разосланы на островные батареи и в форты, некоторые попали в дисциплинарные роты, на Северную флотилию, на фронт, в действующую армию.

Как ни старалось командование отвлечь внимание нижних чинов от суда, устраивая массовые гулянья на льду, все с нетерпением ждали исхода.

22 декабря стал известен приговор Кронштадтского военно-морского суда. Его испугались даже самые реакционные офицеры. Испугались потому, что суд признал «виновными нижние чины за участие в явном восстании на линкоре „Гангут“ против существующего в Российской империи строя…»

И вот перед новым, 1916 годом нас выстроили на верхней палубе. Думали, флигель-адъютант поздравить хочет, а он объявил об окончании судебного разбирательства. Барон Фитингоф с заметным пафосом начал читать:

— «Кронштадтский военно-морской суд признал виновными нижние чины за участие в явном восстании на линкоре „Гангут“ против существующего в Российской империи строя и приговорил…» — Барон не без умысла сделал паузу, разглядывая строй, с замиранием сердца ожидавший решения. — «…Приговорил, — повторил он, — кочегарных унтер-офицеров Григория Ваганова и Франца Янцевича к смерти через расстреляние».

Из строя вырвался глухой стон. Командир и старший офицер настороженно оглядели ряды. Воцарилась гробовая тишина.

— Продолжайте, — бесстрастно произнес Кедров.

Стиснув зубы матросы слушали страшные слова, которые барон произносил торжественно, делая ударения на именах и сроках осуждения:

— «…Матрос 1-й статьи Федор Шмагун, матрос 2-й статьи Митрофан Посконный, кочегар 2-й статьи Василий Горбунов и гальванер Павел Мазуров — к пятнадцати годам каторжных работ с лишением всех имущественных прав; электрик Прокофий Кузьмин и матрос 1-й статьи Семен Третьяков — к четырнадцати годам каторжных работ; матросы 1-й статьи Ефим Кощенков, Андрей Черномысов, Емельян Якушев, матросы 2-й статьи Дмитрий Лагутин, Василий Лютов, Степан Нечаев, Михей Семенов, машинисты 2-й статьи Павел Петров, Михаил Минцев и электрик Александр Куликов — к десяти годам каторжных работ; гальванеры Александр Ерофеев, матросы 1-й статьи Антон Воротинский, Александр Баскин, матрос 2-й статьи Иван Привалов, кочегар 2-й статьи Иван Андрианов[8] — к восьми годам каторжных работ; матрос 2-й статьи Григорий Команов, кочегар 2-й статьи Прокофий Ковальчук и машинист Федор Линьков — к четырем годам каторжных работ».

Назвал Фитингоф и восьмерых матросов, оправданных судом.

— Поняли? — бросил Кедров по окончании чтения. — Суд справедливо покарал и покарает злоумышленников. Зарубите себе это на носу.

Он нагнетал атмосферу страха, стремясь вызвать у матросов испуг, но увидел в наших глазах лишь злобу и гнев.