Я — матрос «Гангута»!

На дворе моросил дождь, бродить по городу в такую погоду не особенно приятно. Я посидел немного в первой попавшейся харчевне. Как только на город спустились сумерки, я поспешил на Кронверкский. На конспиративной квартире меня встретила миловидная блондинка лет тридцати. Убедившись, что на лестничной клетке никого нет, она впустила меня в дом. В передней я снял бушлат и бескозырку.

— Проходите в комнату, а это я на кухне подсушу. — Она взяла у меня из рук одежду и скрылась за дверью.

Я несмело прошел по коридору и, постучав, приоткрыл дверь.

— Заходите! Заходите, товарищ!

В комнате сидели двое мужчин. Одним из них оказался знакомый мне Григорий Матвеевич Шаршавин. Позднее мне стало известно, что он когда-то работал за одним токарным станком с Михаилом Ивановичем Калининым, был членом Выборгского комитета РСДРП. Из-под простеньких очков в металлической оправе приветливо смотрели серые глаза. Другой был значительно моложе, с гладко выбритым скуластым лицом.

Оба, поочередно приподнявшись со своих мест, пожали мне руку, неизвестный отрекомендовался.

— Садитесь, пожалуйста! — пригласил Шаршавин. — Рассказывайте, как на флоте, на вашем корабле.

Я вкратце рассказал, что знал. Но рассказ мой получился несвязным и слишком коротким.

— Вы, кажется, с «Гангута»? Расскажите, как это вы решились в пятнадцатом вооруженное восстание поднять? — спросил меня молодой в пенсне.

О тех памятных событиях на «Гангуте» я рассказывал долго, с подробностями, упомянул и о Полухине, который выступал против неподготовленного восстания.

— Ваш Полухин оказался прав. Пролетариат в то время не был готов к восстанию. Но эти стихийные вспышки на кораблях говорят о многом, говорят о том, что среди матросов мы имеем надежный резерв, что классовые бои усиливаются, они охватили уже армию, флот, это говорит, наконец, о том, что скоро мы подойдем вплотную к вооруженному восстанию. События на вашем линкоре наэлектризовали весь флот, всех матросов. Именно после суда над вашими товарищами матросы увидели, кто их настоящий друг, кто может возглавить борьбу за установление демократических порядков, за прекращение ненужной братоубийственной войны.

Мой собеседник говорил с уверенностью в своей правоте, казалось, он видел меня насквозь.

— А как, дорогой товарищ, у вас с литературой? — снова спросил Шаршавин. — Бедновато, говорите? Ну что ж, поможем. Василий, что у вас есть сейчас?

— Выбор небольшой, — ответил тот. — Можем дать брошюрку Александры Коллонтай «Кому нужна война», «Инструкцию партработникам» и брошюру «Война и дороговизна в России». Кроме того, у нас имеются в большом количестве листовки, выпущенные Главным коллективом Кронштадтской военной организации. Их надо распространить на всех кораблях.

— Когда вы уезжаете в Гельсингфорс? — спросил Шаршавин. — Через несколько дней? А где собираетесь хранить багаж?

— На квартире у командира. Я с ним прибыл, — ответил я.

— У офицера? Да что вы, товарищ дорогой? Так и влипнуть можно, — заволновался Василий.

Я успокоил его, объяснил, что старший лейтенант Подобед сочувствует нам, всячески помогает большевикам и меня-то взял с собой именно с этой целью.

— Ну что ж, вам виднее. Только смотрите в оба. Не дай бог, чтобы провокатор затесался. Очень уж большой урон наносят эти людишки пролетарскому делу. Так и товарищам передайте: чтобы подойти к решающим классовым битвам во всеоружии, надо не допускать в наши ряды подлых предателей. Передайте товарищам, что в Петрограде работает Бюро Центрального Комитета партии большевиков, что силы наши растут. Россия стоит накануне великих свершений.

Шаршавин поднялся, обнял меня за плечи.

— Давай, Василий, литературу, не будем задерживать товарища. — А когда Василий удалился из комнаты, он подсел ближе и сказал: — Больше надо людям разъяснять правду. На агитацию не жалеть времени. Нужно разоблачать гнилость самодержавия вескими фактами, а их много. Вот приедете к себе, обязательно расскажите матросам, что в столице голод, рабочим нечего есть. И не только в Питере такое положение. В других городах еще хуже. В то же время капиталисты Путилов, Гучков и иже с ними на военных поставках лопатами деньги гребут. Именно им, капиталистам, и нужна война. Об этом расскажите обязательно.

Василий внес в комнату довольно объемистый саквояж. Он сказал, что в нем упаковано все что нужно, и предупредил, чтобы я был поосторожней, а в случае чего говорил, что саквояж дал неизвестный гражданин и попросил отвезти в Гельсингфорс. Чтобы придать убедительность этой легенде, Василий вручил мне бумажку с гельсингфорсский адресом и, улыбнувшись, сказал:

— Этот адрес пускай вас не волнует. Если полиция вздумает разыскивать, то найдет видного финского фабриканта, который ничего общего с большевиками не имеет. Но я думаю, все кончится благополучно.

Сердечно простившись, Шаршавин посоветовал мне взять извозчика, он даже предложил деньги. Я выполнил его совет и минут через двадцать был на квартире у Подобеда. Саквояж я поставил в темном углу кухни.

Утром Подобед спросил меня:

— Что это за саквояж?