Я — матрос «Гангута»!

— Подумайте только, господа, — возмущался лейтенант Муравьев, — армия находится безвылазно в окопах, терпит поражение за поражением, а в тылу некоторые деятели из комитетов напялили на себя френчи военного образца и кладут в карманы кругленькие суммы. Моя маман пишет об одном соседе. Представьте, до войны этот субъект имел небольшое портняжное дело, несколько белошвеек у него работало. Сейчас же настоящую фабрику открыл, гимнастерки и белье для армии строчит. Важным господином стал, в министерство постоянно вхож.

— Чем же вы, господин лейтенант, возмущаетесь? — посасывая трубку, заговорил толстый, обрюзгший Хрептович. — Поставь вас на его место — и вы бы деньги гребли. Так всегда было. Взял крест — должен нести его до конца.

— Но как нести? Война слишком затянулась…

— Все верно, все верно, дорогой! Но не можем мы поддерживать социалистов, выступать против войны и в то же время оставаться патриотами.

— Да кто же здесь выступает против войны? — вспылил Муравьев. — Надо изменить формы ведения войны, надо порядок в тылу навести. Ведь так мы можем черт знает до чего докатиться!

— И докатимся, — многозначительно вставил лейтенант Шуляковский. — Обязательно докатимся, если монарх наш будет потакать всяким проходимцам. А эти думы, эти заседания да разглагольствования только смуту сеют. На мой взгляд, нужна твердая рука. И не следует бояться столкновений, даже кровавых. Пусть сотни погибнут, а тысячи станут работать…

В кают-компанию вошел командир корабля. Офицеры, увлеченные спором, не заметили его появления. Палецкий остановился у входа, прислушался к спорам. Он тихо промолвил:

— Больно вы жестоки, лейтенант.

Офицеры вскочили со своих мест.

— Садитесь, господа! — махнул он небрежно рукой, как бы подчеркивая, что не следует перед ним стоять по струнке. — Вопрос гораздо сложнее, господин лейтенант. Одними жестокостями, пожалуй, ничего не сделаешь. Жестокость рождает ответную жестокость. Вопросы, затронутые в вашей беседе, серьезные. Их так сразу не решишь…

* * *

Когда корабли возвратились с боевых стрельб, небольшая группа матросов во главе с кондуктором Савиным побывала в городе. Этого было достаточно, чтобы после их возвращения на корабле поползли слухи о суде над членами Главного судового коллектива РСДРП. От «Гангута» перед судом предстал машинист Попов, поэтому на линкоре интерес к этим новостям был особенный.

В тот же вечер Санников собрал нас в холодной котельне. Он вытащил из-под тельняшки прокламацию.

— Братцы! Нашего Попова судят. С ним и других товарищей. По этому поводу Петербургский комитет выпустил листовку. Вот послушайте. — И он начал читать:

— «Двадцать шестого октября состоится суд над теми из наших товарищей, которые захотели включиться в революционное движение рабочего класса. Им осмеливаются угрожать смертью за то, что они в душных казармах сохранили ясность революционного сознания. Несмотря на военное положение, товарищи матросы не захотели, не смогли быть бессловесным орудием в руках шайки грабителей, упивающихся невиданными прибылями, барышами от устроенной ими всемирной бойни.

Царский суд хочет из матросов сделать преступников, но для нас они останутся примером. Мы знаем, что они идут за дело народа, против угнетения его господствующими классами и царской монархией.»

— Здорово пишут, молодцы! — прервал читавшего Талалаев.

— Ты подожди. Послушай, что дальше, — остановил его Санников и стал читать о несправедливостях, творящихся в армии и в тылу, о грабительской сущности войны. Листовка заканчивалась заявлением, что питерские рабочие «в знак союза революционного народа с революционной армией» остановят заводы и фабрики.

— «Над вами занесена рука палача, — читал взволнованным голосом Санников, — она должна дрогнуть под мощным протестом восставшего из рабства народа!»

Санников закончил. Нам было известно, что суд уже состоялся, а листовка выпущена в день судебного разбирательства.

— И чем же закончилось все это? — нарушил молчание молодой матрос.

— Питерцы сдержали свое слово, — растягивая слова, глухим голосом заговорил матрос Лемехов. — В газете «Пролетарский голос» пишут, что стачка длилась три дня, она охватила чуть ли не все заводы и фабрики, почти сто тридцать тысяч человек бастовали. Это сила!

— Сила-то сила… А ты скажи, что же там суд решил?

— Приговора я не читал, но говорят, что товарищи живы остались. Это факт. Попугали, значит, смертью — и только.