Я — матрос «Гангута»!

— Питерские товарищи передали, — отвечал я.

— Что же там такое? Ты смотрел?

— Не смотрел, ваше благородие. Литература, говорили…

— А может, бомба?

— Да нет, ваше благородие. Откуда ж там бомбе взяться?

— Давай-ка посмотрим! Надо же знать, что везешь.

Я смутился. Санников не инструктировал, можно ли показывать Подобеду то, что передадут питерские товарищи. Мне ничего не оставалось, как открыть саквояж. Я положил его на письменный стол, и мы вдвоем принялись рассматривать аккуратно упакованные пачки брошюр и прокламаций. Листовка Главного коллектива Кронштадтской военной организации вышла под заглавием «К организованным матросам и солдатам». В ней довольно сжато рассказывалось о рабочем движении в стране, разоблачались царское правительство и прихвостни русской буржуазии — меньшевики и эсеры.

Листовка заканчивалась призывом:

«Организуя наши силы, пропагандируя, распространяя наше сознание, объединяя наши действия с действиями пролетариата, строго обдумывая и взвешивая каждый шаг, шагнем мы вперед, навстречу решительному часу, навстречу победе, братству и равенству под нашими боевыми лозунгами:

Долой царское самодержавие!

Да здравствует демократическая республика!

Долой эксплуатацию!

Да здравствует социализм!

Долой войну!

Да здравствует революция!..»

Старший лейтенант прочитал листовку, прошелся по кабинету, остановился, держа ее в руке, и в упор посмотрел на меня. Я понимал, какая в его душе происходит борьба. Воцарилось минутное молчание. Наконец, потрясая листовкой, он сказал:

— Какие странные противоречия! Вместо того чтобы укреплять флот, дисциплину, я сам читаю крамольную литературу, более того — способствую, чтобы эта литература попала в руки тех, кого должен призывать к порядку. Да!.. — Я не проронил ни слова, а Подобед посмотрел на кипу упакованных брошюр и продолжал: — А может, в этом спасение России, спасение флота? — Он резко повернулся ко мне: — Иванов, ты любишь Россию? Любишь русский флот?

— Как же, ваше благородие, я ведь человек. Как не любить?

— Вот именно! Как может русский человек не любить Россию?!

— Только, Порфирий Артемьевич, как я погляжу, любовь может быть разная. Каждый ее, Россию нашу, по-своему любит. Вон и барон Фитингоф ее небось тоже любит. За деньги, за чины. А мужик или рабочий человек любит ее бескорыстно. Так я разумею.

Подобед вышел из кабинета и быстро вернулся, неся саквояж чуть побольше. Он поставил его на стол, швырнул на пол тот, в котором была сложена литература.

— Укладывай, Иванов! Здесь поместятся и твой багаж, и мои пожитки! Укладывай! Да так, чтоб и на людях можно было открыть, если потребуется.

Я быстро уложил листовки и брошюры на дно саквояжа, накрыл газетой, сверху разместил бритвенные принадлежности, полотенце, свертки с домашними гостинцами, заботливо приготовленные старой горничной. Подобед стоял ко мне спиной и смотрел в окно на тихо падающие снежинки. Он медленно вытащил из кармана кителя портсигар, достал папиросу и, раскуривая ее, задумчиво произнес:

— Да!.. Любовь бывает разная… Но родину надо любить бескорыстно!

В поисках берега

В Гельсингфорс прибыли днем. Шел мокрый снег. Подобед отправился к своим знакомым, а я тем временем сбегал по указанному Санниковым адресу на Аркадскую улицу, где оставил свой багаж. Там мне вручили небольшой пакет для команды корабля. Вечерний чай я пил уже на «Гангуте», в кругу друзей, подробно рассказывая им о петроградских впечатлениях.

Санников распечатал пакет и раздал прокламации Питляку, Лешукову, Талалаеву, Хряпову, еще нескольким матросам из строевых рот.

— Вы, братцы, на разъяснение нажимайте, — напутствовал он каждого, кому давал листовки, — и сами сначала хорошенько вникните.

Третья военная кампания подходила к концу. Ничего нового она не принесла. Разве что появился новый командующий, который, обходя на катере корабли, категорически заявил:

— Я либеральничать с вами не стану.

Приказы сыпались один строже другого, но теперь они не достигали цели. Дело в том, что «брожение умов» наблюдалось не только среди нижних чинов, но и в офицерских кругах. На «Гангуте» офицеры часто собирались группами и горячо что-то обсуждали.

Перед выходом линкора на боевые стрельбы я ремонтировал в кают-компании электропроводку, часа полтора ковырялся в проводах. Здесь собралось человек десять — двенадцать офицеров. Разговор шел о наших поражениях на фронте, о деятельности военно-промышленных комитетов.