Я — матрос «Гангута»!

«Контрреволюция подняла свою преступную голову. Всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность. Но силы революции неизмеримо превышают силы ее врагов.

Дело народа в твердых руках. Заговорщики будут сокрушены. Никаких колебаний и сомнений. Твердость, стойкость, выдержка, решительность. Да здравствует революция!»[40]

На трибуну поднялся Дыбенко. Своим громовым голосом он заявил: «Настала пора доказать, как надо умирать за революцию» — и зачитал решение, принятое нами четыре часа назад.

В горячем порыве проголосовали за резолюцию о готовности выступить на поддержку революционного Петрограда. Зал дружно подхватил «Марсельезу», зовущую идти вперед и вперед.

Расходились возбужденные, со всех сторон слышались реплики: «Дело теперь за командой».

Команда не задержалась. Оказывается, едва кончилось объединенное собрание, как пришла условная телеграмма: «Центробалт. Дыбенко. Высылай устав. Антонов-Овсеенко»[41]. Это означало высылку крейсера, четырех миноносцев и 5 тысяч матросов. Вот для чего задержался Дыбенко!

И пошли из Центробалта приказы. Один за другим. Сначала об отправке в Петроград эскадренного миноносца «Самсон» с решением, выражавшим волю матросов. Затем последовал приказ отправить эскадренные миноносцы «Забияка», «Страшный» и «Меткий» с десантами. С первым должен был отправиться отряд гангутцев. Провожали поздним вечером. В порту оживление. Матросы не уходят с верхних палуб. Вблизи дредноутов под парами стоит «Самсон». От передней до кормовой мачты на нем раскинулось красное полотнище с призывной надписью: «Вся власть Советам!»

Вот корабли тронулись. Пожелав успеха отплывавшим, мы завидовали им. Счастливцы! Будут участвовать в свержении последнего правления буржуазии. Находили успокоение лишь в том, что и отсюда поддержка нужна, что и мы — опора революции.

Обстановка накалялась с каждым часом. Оживилась контрреволюция и в Гельсингфорсе. Уже были случаи нападения на матросов. Введенное военное положение с ночными патрулями обеспечивало порядок. Но в этих условиях нельзя было оставлять на постах представителей Временного правительства. С помощью солдат и матросов Центробалт арестовал их.

Судовой комитет — на боевом посту. Не спали, ожидая новых приказов. В 24 часа пришло распоряжение — выделить отряд для отъезда в Петроград по железной дороге. Плеханов опять садится за столик составлять список. Как и в тот раз, желающих избыток, всех не возьмешь. Зашел Федор Ленин, Плеханов ему отказывает. Тот и слушать не хочет:

— Не запишешь, сам уеду.

Секретарь напоминает о дисциплине, а Федор ему в ответ:

— Пойми: фамилия у меня такая, что в революции не могу не участвовать.

— Мы же и тут в ней участвуем.

— Я туда, в Петроград, хочу.

— Я тоже хочу, но ведь и тут люди нужны.

— Уважь, секретарь, — говорит кто-то. — Ради фамилии уважь.

— Ладно уж, собирайся, товарищ Ленин.

Довольный Федор выбегает из кубрика. А меня за душу хватает от мысли, что останусь. Хряпов возражает. И без того уж он увозит половину членов судового комитета — Куковерова, Лешукова, Максимовича, Куренкова. Я неотступно пристаю к Санникову, комиссар отнекивается, но в последний момент бросает Хряпову:

— Бери, обойдемся.

На вокзале — сам Дыбенко в серой каракулевой папахе, кобура на правом боку. Весь в бегах — то в вокзал заскочит, то на перроне покажется, омраченный. Оказывается, он уже давно борется за подачу эшелона, а его до сих пор на путях нет. Явный саботаж.

— Перестреляю саботажников! — кричит он, хватаясь за кобуру. Вышедший дежурный бормочет:

— Сию минуту, сию минуту. — И бежит в сторону депо.

Эшелон наконец подан.

— На посадку без задержки! — командует Дыбенко. — Завтра открывается съезд, товарищи! — Вынимает часы, видим, время уже к трем часам ночи подходит. — Черт возьми, уже сегодня!

Нам и без команды не терпится, быстро вскакиваем в вагоны. Гангутцев полторы сотни, занимаем три вагона. В нашем за старшего Хряпов. А всего в эшелоне отъезжало полторы тысячи человек.

В три часа ночи эшелон отходит. Гремит музыка, из вагонов доносятся крики «ура». Дыбенко бороду вскинул, машет рукой. Думали, что он с нами поедет, но нет. Значит, еще много дел у него. Не знали мы, что утром он отправит еще два эшелона и протелеграфирует об этом в Военно-революционный комитет.