Я не я

Руки его и ноги были закованы в цепи. Сам он лежал в абсолютном одиночестве на несвежем ворохе сена, возле стойла какой-то конюшни, по всей видимости, близ кузни. Хорошо различимый, громкий стук по наковальне и своеобычный шум кузнечного меха вынуждали прийти к такому выводу. Вероятно, ЭТОГО кузнеца должен был отблагодарить Маккоул за свои «украшения» на запястьях и щиколотках! Жаль, не помнит он с ним знакомства! А то отблагодарил бы, не остался в долгу!

КАК оказался здесь пленник, сколько ни силился, вспомнить не смог. Последнее, что помнил: бивак у реки, облачная дымка, пронизанная предзакатными лучами солнца и…ЕЕ глаза! ЕЕ слова: «Не спи, Дункан Маккоул! Не спи! Не всё мы друг другу сказали! Не всё!» Ровно хотела она известить об опасности неминуемой. Только, видать, поздно уже было. Разве судьбу обманешь?!

Мысли его были прерваны скрипом дверной створки конюшни, вместе с этим звуком стал просачиваться дневной свет в растущем проеме. Затем несмело, словно крадучись, кто-то небольшого росточка вломился в хлев. Пришелец целеустремленно взял направление к Маккоулу. Паренек! Дункан не без любопытства стал рассматривать вошедшего парнишку. Простого кроя одёжа, из домотканого полотна рубище и штанцы, волосы небрежно острижены, ершом торчат. Юнец лет осьмнадцати лицом, а мелок, худ, ключица жалко выпирает, в общем, кожа да кости. Без слез не глянешь!

— Ожил?! Вот и славно! А то отец гневается! Говорит: «Покойников нам еще на дворе не хватало!» — выпалив это, пришелец, не стесняясь своей обидной тирады, сел на корточки подле Дункана. — Держи! Жажда небось мучает?! — неласковый сорванец протянул Маккоулу его же баклагу, наполненную до краев водой. Дункан не стал церемониться, приник губами к желанному предмету и жадно начал осушать сосуд. Пока пленник утолял жажду, мальчишка проронил:

— Хорошо ж ты отдубасил моего брата! Повеселил на славу! Давно меня никто не заставлял так смеяться! Правда, досталось мне за это! — тут малец потер рукой о затылок. — Да, впрочем, не впервой!

Испив воды, Дункан почувствовал прилив сил, в животе заурчало — появилось новое желание — закинуть бы что-нибудь в рот съестного! Не ускользнул этот жалкий звук от слуха парня:

— С харчами придется потерпеть! Трудно было раздобыть их для тебя! Прыть твоя тому виной! Ну, ничего что-нибудь придумаю! На, возьми пока это! — и пришелец вытянул из-за пазухи кусок чёрствой злаковой лепешки. Затем ловко его всунул ему в ручищи, приподнялся и поплелся к выходу из конюшни, снова намереваясь, просочиться сквозь дверь, незамеченным для тех, кто был извне.

Дункан не успел ничего и сообразить: поблагодарить бы… спросить, как оказался здесь… и где это здесь? …про брата его… кто таков? Черт его знает!

Вдруг юнец обернулся у выхода и бросил напоследок через плечо:

— За соратника не волнуйся, жив он, приходит в себя, сама для него за целителем бегала! — и «сквозняком сдуло» пришельца.

— САМА? БЕГАЛА? — не удержался Дункан Маккоул, испрошая у тишины конюшенного хлева разъяснение. Удивлению не было предела: — Вот те раз! Девчонка!

Чудно! А действительность принять придется!

Что это она… ОНА! Г-м-м… говорила насчет соратника? Кто с ним оказался в этой неволе? Вспомнить бы? Донован? Ленокс? Или, быть может, Роб? В биваке лишь они с ним были! А что с остальными тогда? Бедолаги!

Рано она убежала! Расспросить бы обо всем. Теперь гадай! Кипи от гнева, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями!

Чуял он беду! Весь путь из Данноттара, все время пребывания в Крейгмилларе, в стане войск Вильгельма. Эх, нелегкая взяла-таки!

В конюшню снова кого-то нечистая позвала. На этот раз сразу двоих. Один в рассвете лет, по всей видимости, кузнец: кожаные куртка, фартук, высокие сапоги с толстой подошвой, лобная повязка — все указывало на это. Другой, повидавший на своем веку, но сил еще полон, телом крепок, движеньями ловок.

Оба близко к нему подошли. Кузнец руки скрестил у груди, да говорит:

— Ну, что, горец, клятый? Свести б с тобой счеты! Да отца жалко! — подбородком указал коваль на стоящего рядом. — Слово дал тебя он переправить арабам. Видать, хорошо ты насолил и своим, и англичанам. Нигде не мил. Месть добрую тебе выдумал недруг твой, что доставил тебя сюда полуживого! Не позавидуешь! — и пнул кузнец ногой Маккоула. Только словно забыл он, что Дункан не из робкого десятка себя проявил накануне же этого дня. Ведь ему же и досталось от пленника, когда кузнец еще пытался заковать его в цепи. Чем и рассмешил первую утреннюю гостью конюшни.

Невольник, непривыкший к такому обращению, быстро свалил коваля с ног, когда тот еще не успел опустить ногу, которой лягнул. Цепями, что руки сковывали, обмотал шею обидчика и дал прочувствовать почем пуд соли: сдавливать стал горлышко медленно так, размеренно.

Жаль, второй довольно быстро сориентировался, где-то вилы раздобыл в хлеве, и кидаться на Дункана стал:

— А ну пусти, душегуб вражий! Пусти, иначе смерть и тебя ждет! — и с целью придать своим словам значимости, штрыкнул Дункана в бок разок тычком.