Я не я

Только не этот жест спровоцировал Маккоула отпустить кузнеца, а визг незаметно ворвавшейся все той же девицы-сорванца. Такой протяжный, истерический и оглушительный, что заставил Дункана вспомнить многое: и вчерашнее нетеплое прощание с Леноксом, и первую схватку с ковалем, и милостивое обещанье ему этой девицы позаботиться о Доноване, который пребывал в состоянии похуже его.

Маккоул резко отпустил своего притеснителя из оков, предвкушая, чем это обернется для него. Ну чему быть, того не миновать!

Пока кузнец, держась за горло, отползал, хватая ртом воздух, второй, завидя, что беда миновала, опустил вилы и стал упрекать девицу:

— Ты что ж, дура, так орешь? Кто тебя звал, горе ты мое?! — говорил он это строго, только в глазах сквозилась любовь к ней отцовская, слепая, всепрощающая.

— Отец, я хотела сообщить тебе: сэр Грахам наконец-то прибыл! Ты так ждал его! Неужели все напрасно?!

— Прибыл?! — задумчиво удостоверился вопросом отец девушки. — Очень кстати! Избавимся от… этого! — осуждающе глянул говоривший на Дункана. — Да с пустыми руками не останемся! Грахам всегда был щедрым! Идемте! Пусть сэр Грахам теперь помучается с горцем! — он помог кузнецу подняться, потрусил его одёжу от соломы, и все вышли из конюшни, оставив Дункана снова в полном одиночестве.

Но знакомству с сэром Грахамом не суждено было статься так скоро, как ожидал этого Дункан. Еще с час, а то и больше Маккоул предавался спасительным воспоминаниям прошедших последних дней. Теперь он знает, кого ненавидеть, кому желать мщения за неволю и испытания!

ЛЕНОКС оказался подлым предателем. Это он подготовил отравленные лепешки (благо, не смертельным ядом!) в походном пае для Дункана и Донована, чтобы с легкостью взять их в плен и отравить не только тела, но и их жизни. Это он задумал продать их как товар арабам с условием, что пленники никогда не смогут достичь своих родных берегов.

Ленокс сам признался во всем при «прощании», причем, утаив причины своего предательства или мести, таким образом, умышленно намереваясь добавить горечи в нерадужные отныне размышления пленников о своем положении.

Всплыл в памяти Дункана и момент, когда перед первой схваткой с кузнецом, он успел шепнуть добродушному пареньку с взъерошенными волосами (это ТЕПЕРЬ он знает, что не пареньку, а девице): «Помоги ему, вижу, глаза у тебя добрые!». И указал при этих словах на полуживого Донована, пребывавшего все еще в бессознательном состоянии.

Поговорите о дьяволе, он и появится![13] Только здесь уместнее сказать, дьяволица: в хлев снова заглянула девчонка-сорванец, как ни странно теперь уже в юбке, стриженый волос был спрятан под косынку. На этот раз уже не крадучись. С котелком какого-то варева, деревянной ложкой, торчавшей из него, и с тряпичной заплатанной сумкой наперевес.

— Не узнать тебя, благодетельница-спасительница! — не сдержал своего восхищенного удивления Дункан Маккоул. — Вот так перевоплощение! — Чем загнал девушку в краску. Только, видать, умела она быстро избавляться от стеснения — вид строгий приняла и невозмутимый мигом.

— Не по своей воле видишь меня такой! Слово дала — вот и держу!

— Позволь узнать, что за слово! Признаться, разожгла ты во мне любопытство!

— Если бы не знала, что в последний раз с тобой говорю, не выведал бы ничего! А так слушай, коль занятно! От меня не убудет! — пока говорила она это, проворно котелок перед Маккоулом поставила, ложку ему бесцеремонно всучила и чуть поодаль присела на какую-то колоду деревянную. Юбку расправила, словно благородных кровей была, и давай пояснять:

— Одна я дочь у отца своего! Сыновей много! А дочь одна! Души отец во мне не чает! Вот и пользуюсь этим! Матери давно нет… Да ты ешь, не медли! Когда еще горячего да вкусного поешь?! …второй раз отец не стал жениться… Лицом я, говорят, ничего вышла! Нравом — не позавидуешь! Однако, не мешает это из нашей местной деревушке и из тех, что подальше, претендентам на мою руку и сердце за мной толпами ходить! Только из них никто не запал мне в душу… Отец мой падок на деньги. Много за меня предлагали ему… — тут ее передернуло. — Я согласия не даю. В последний раз трудно мне было отстоять свою волю. В бешенстве состригла я свои волосы и зареклась, не одевать больше женского платья… — она ненадолго замолкла, словно решаясь, говорить дальше или нет, и всё же продолжила: — Недавно вернулся из странствий в нашу деревню Джон — старший брат моей подруги детских лет. Нет и ее уже несколько лет… — вздохнула рассказчица. — Не любил и не любит отец их семейство. За что — не говорит. Все то время, что не было Джона в нашем крае, снился он мне в роли моего суженого. Свыклась я с этой мыслью, понимаешь? — вдруг спросила она Дункана, глядя на него так, будто это он старший брат подруги. Маккоулу как-то неловко стало, он как раз доел свое варево и отставил котелок в сторону, гремя цепями. Поблагодарить в этот момент не решился, может, спугнет девушку, и не станет она дальше делиться своей историей.