Я не отдам тебя, Босс

Как бы то ни было, ничего уже не исправить. Я не могла создать машину времени и вернуться в тот самый момент, когда впервые поняла, что влипла, лишь увидев его широкоплечую фигуру и ощутив на себе взгляд стальных глаз. Тогда бы я точно убежала сломя голову, чтобы ни видеть, ни слышать, не знать и никогда больше с ним не встречаться.

Глава двадцать четвертая

Инна

Люба крутится перед зеркалом в приёмной генерального, распространяя флюиды радости и счастья. Смотрит на своё отражение, подмигивает ему, даже не подозревая, что я за ней наблюдаю.

– Инна? – Любочка поворачивается, озарет меня своей улыбкой, а после и вовсе, подбегает ко мне и крепко обнимает, словно увидела близкого и родного человека.

А ведь совсем недавно хотела мне глаза выцарапать за своего обожаемого Болконского. Что же, мне было бы, наверное, любопытно узнать, с чего такие перемены, но точно не в данный момент, когда я нахожусь на распутье, не решаясь сделать то, что должна.

– Инна, спасибо тебе большое, – тараторит Люба. – Он мне предложение сделал! Представляешь?!

– Кто? – флегматично интересуюсь я.

– Стас! – пищит счастливо Любовь, но видит мой нахмуренный лоб и поясняет: – Болконский! Я последовала твоему совету и приласкала его немного…

Дочка генерального краснеет, бросает быстрый взгляд на дверь в кабинет отца и наклоняясь ближе ко мне, уже гораздо тише говорит:

– Ну и пошло-поехало. Колечко подарил, – перед глазами появляется пресловутое ювелирное украшение и Любочка снова широко улыбается.

Что-то в последнее время у блондинок пик замужества. И каждая норовит мне кольцо под нос сунуть. Словно, я главный оценщик для их побрякушек.

– Здорово, – мой голос не плещет энтузиазмом. Потому что н*хера не здорово всё и прекрасно. Потому что в моих руках бомба замедленного действия, которая оказавшись в руках Михаила Валентиновича, хорошенько рванет.

– А ты к папе, да? – Люба, купается в своём счастье и не обращает на мою реакцию абсолютно никакого внимания. Рассматривает своё довольно-таки простое колечко, улыбается каким-то своим мыслям. – Ты иди, он свободен.

Лучше бы он был занят. Всю оставшуюся жизнь. Так как я всё еще не готова испытывать на себя его гнев, не готова разбираться с последствиями. А то, что они будут – предугадать несложно.

Перед глазами возникает картина, как меня выводят в наручниках. А потом сырая камера, решетка и орущий младенец. Его истошный и мой гортанный вопли, сливаются в один крик, когда его уносят от меня.

Я никогда не была в тюрьме, но картинки из воображения настолько яркие, что вновь накатывают слезы и тошнота. Неизменные мои спутники теперь. И я едва ли не складываюсь пополам, пытаясь справиться с приступом надвигающегося ужаса.

Но вопреки всему я иду дальше. По маленькому шажочку преодолеваю расстояние, становясь на шаг ближе к своей гильотине. Еще один и еще. Ноги становятся свинцовые, не желая повиноваться. Сердце пропускает удары, замедляется настолько, что мне кажется будто я уже и не живу. Остались какие-то функции, но и они скоро прекратят работать. И тогда конец. Самый настоящий, а не тот, что я сама себе придумала.

Я стою у двери с минуту. Дольше нельзя, потому что, даже увлеченная своим новым статусом невесты Люба, начинает что-то подозревать. И округлые щечки её больше не краснею так умиленно. И вместо атмосферы радости, в приёмной начинают сгущаться тучи.

Генеральный, кажется, будто меня и ждет. Смотрит грозно, молчит, заставляя землю уходить из-под ног, и я действительно пошатываюсь, успевая ухватиться за спинку стула.

Михаил Валентинович дергается было мне помочь, но видя, что я нашла точку опоры, жестом приглашает присесть.

Я остаюсь стоять, крепко уцепившись в спинку стула. Пальцы отказываются разжиматься под взглядом внимательных глаз начальства. Язык прилипает к небу, во рту образуется по меньшей мере Сахара. Я нервно облизываю губы, приоткрываю рот и снова закрываю. Оставляю папку на столе, свободной рукой отодвигаю стул, аккуратно опускаюсь на него и снова молчу.

Ружин меня не торопит. Крутит в сильных мужских пальцах грифельный карандаш, кустистые брови хмурятся, высокий мужской лоб разрезают глубокие морщины. Он серьезен и задумчив. А я растеряна и разбита. И кажется, с такими составляющими мы не придем к одному знаменателю.

– Явка с повинной – смягчающее обстоятельство? – тихо спрашиваю я.

– Я ждал тебя раньше, – хмыкает Михаил Валентинович.

Его тон выбивает меня из колеи. Я жду криков, агрессии, злости. Господи, да чего угодно, но только не тотального спокойствия, которым пышет генеральный. Словно он безмерно устал от этой ситуации, так же как и все остальные действующие лица. Словно, сожалеет, что растревожил наше осиное гнездо, позвав в фирму аудитора.

Я нервно дергаю плечом, не зная, что ответить Ружину. Раньше я была занята тем, что пыталась удержать Горева. Раньше я разыгрывала войну, которая никому не была нужна. Раньше, я умела бороться, а сейчас готова в любой момент выбросить белый флаг, пойти навстречу, лишь бы только знать, что мой ребенок сможет появиться на свет.