Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

Петров вспыхнул от удовольствия, его синие глаза просияли.

— Будешь Мариной Всеволодовной? Это очень сладко звучит.

— Юна-Марина Всеволодовна. Но ты можешь звать, как тебе нравится.

— Сладкая… очень сладкая, — Петров притиснул дочь к себе, уткнулся лицом в её волосы. — А с фамилией что?

— Буду, наверное, Yeremeyeva, — улыбнулась Юна. — Чтобы и вашим, и нашим. Имя и отчество — для тебя, фамилия — доставлю удовольствие мужу.

— Это правильно, — промычал Петров ей в волосы. — Сексист во мне горячо одобряет.

Глава 16 Ненавидимая мать

Глава 16. Ненавидимая мать

Вечером Петров приехал к Ельниковой; им уже сказали, что задержанный Эрнест Кент признался в убийстве «доктора Крона», и назавтра назначили встречу со следователем. Ельникова снова впала в прострацию; стремясь развлечь жену, Петров рассказал ей о том, что Юна собирается поменять имя, пока умолчав о замужестве дочери по Юниной просьбе, и спросил:

— А историю «Авдотьи» не хочешь мне рассказать?

— Не хочу, — решительно отказалась Ельникова. — Но расскажу, если ты настаиваешь.

— Настаиваю. Расскажи подробно. С самого начала.

— С начала — это с детства, Володя. Это у меня была такая выдуманная подружка, знаешь. Я придумала её, потому что всегда была одинокой; не умела общаться с другими детьми, мне было с ними просто неинтересно.

— А почему ты именно так её назвала?

— Мне казалось, что это русское имя так контрастирует с иностранно закрученной «Эллеонорой». Я подумала, что это забавно. В интернете, увидев Юнины посты и вспомнив детские годы одиночества среди детей, насмешки сверстников, всё вот это… я вспомнила и Авдотью — и вдохнула в неё жизнь. Я играла в нее, но не заметила, как скоро она стала играть мной. В детстве я её придумала, чтобы она меня защищала. Она была бойкая, решительная, нагловатая — чем-то похожая на Юну. Я воскрешала в своём воображении Авдотью каждый раз, когда чувствовала себя незащищённой и одинокой. Настолько одинокой, что ты не можешь этого понять, потому что, чтобы понять это, нужно быть мной; а ты — не я.

— Надеюсь, ты больше в ней не нуждаешься?

— Честно говоря, мне никто не нужен, если рядом ты. И, конечно же, Марина.

— Расскажешь о встрече с дочерью? — попросил Петров.

— Если угостишь сигареткой и обещаешь, что не станешь осуждать меня, что бы я ни поведала тебе, — хитро улыбнулась Ельникова. Петров протянул ей отобранную зажигалку:

— Ладно, кури… Но только всё по порядку.

— Мне было пятьдесят лет… — Ельникова зажгла сигарету, но закурить забыла и прочно замолчала. Петров, заметив, что сейчас она обожжёт пальцы, сигарету отобрал; Ельникова даже не отреагировала на это и, встрепенувшись, продолжила:

— Я сразу влюбилась, как может только родитель влюбиться в своего ребёнка. Зачем я заключила с Олей то дурацкое пари? Я столкнулась с Юной в дверях лекционного зала на филфаке. Не она, а её красота сбила меня с ног. Ничего подобного я раньше не видела ни наяву, ни во сне… Она просидела за первой партой всё занятие. Не знаю, как я отчитала ту лекцию… Я и представить не могла, что девочка, ровесница моей Марины, ответит мне взаимностью, что она вообще может заинтересоваться старой больной уродиной; и уж меньше всего думала о том, что передо мной сидит моя собственная дочь. Не видеть её лицо хотя бы раз в неделю оказалось невозможным. Я в первую же неделю сентября перетряхнула всех, заставила перераспределить педагогические поручения, лишила молодую коллегу ее законных и нужных ей часов с Юниным курсом… Я всем наврала, что это будет мой очередной оригинальный эксперимент: физика на филфаке. Я знала, что потеряла голову. Но ничего не смогла с собой поделать. Я воспользовалась своим авторитетным положением, нарушила служебную этику. Очень скоро я убедилась, что Юна не только красивая, но и умная, бойкая, весёлая; что она как раз такая, какой я представляла Марину. Она так напоминала тебя…

Ельникова замолчала, борясь со слезами. Петров поторопил:

— А дальше? Поплакать всегда успеем.

— В зимнюю сессию я задержала её на зачете. Мы разговаривали целый час. Я не могла от неё оторваться. С ужасом думала: что же будет, когда курс закончится и в следующем году у меня уже не будет предлога появляться в здании филфака. Но Юна сама пришла ко мне… А я приходила на её факультет в надежде увидеть её хотя бы мельком — и врала, что прихожу к Герасимовой, той моей давней подруге, которая единственная знала о потере, о Марине; их с Юной кафедры были на одном этаже. Каждый раз, прогоняя Юну, я испытывала настоящую панику при мысли, что она обидится и больше не придет; но она возвращалась снова и снова, и я ждала, что она придет, и в то же время мечтала, чтобы она больше не приходила, потому что общение со мной вряд ли могло на неё действовать благотворно; ведь чем ближе она была ко мне, тем больше я ненавидела её и себя за измену Марине, — прижимаясь к мужу, жаловалась Ельникова.