Я не вижу твоего лица

- Он был талантлив, но самоуверен,
Он был отважен, трусов презирал.
Он был красив, бесстрашен и надменен,
И каждый другом быть ему желал.
Мужчины перед ним снимали шляпы,
А женщины страдали от любви.
Но если ты слабак или растяпа,
Держись подальше и не подходи.
Раздавит он тебя одной усмешкой,
Ты для него ничтожный муравей.
Он - полководец, люди - просто пешки,
Жесток, как коршун и хитёр, как змей.
Но вот однажды в пыльной серой шляпе,
С холодною усталостью в глазах,
Пришёл седой старик в плаще измятом,
И жизнь его вдруг превратилась в ад.
Шрам на щеке, а в сердце страх животный,
Страх высоты, огня и страшных снов.
Безумным стариком на веки проклят,
Всё потерял, работу, дом, любовь.
А где друзья, что так его ценили?
Смеются, не пускают на порог.
Где женщины, что так его любили?
Он стал никчёмен, беден, одинок.
И в след ему летят со свистом камни
И уличных мальчишек дикий вой.
Он голоден, он болен, он подавлен,
Весь в синяках, с истерзанной душой.
Но будет встреча с чёрными глазами
И родинка на матовой щеке,
И хлеб, протянутый её руками,
И поцелуй у речки, на холме.
И ночь при свете красного камина,
Её сомненья и наивный страх,
И дрожь ресниц, как стрекозиных крыльев,
И соль её слезинок на губах.

Уф! Кажется всё!

- Круто! – в один голос заголосили ребята. – Это то, что нам нужно!  Знай наших!

- Ты у меня умница.

Давид вышел из-за стола, обнял меня за плечи, коснулся губами моей щеки, а я покраснела от удовольствия до кончиков волос. Стихотворение, написанное под впечатлением от прочитанной книги, нравилось мне самой, по  тому, мне так хотелось, чтобы его приняли.

- Прикольно, - с насмешливой  отстранённостью заметила Аида. Но её  колючая холодность растворилось  и сошла на нет в потоках всеобщего восхищения и принятия.

Глава 24

- Прорвавшаяся канализация – это весьма печальное происшествие, но ты, кажется, обещал показать мне  какое-то чудо. Так что же чудесного в лопнувшей канализационной трубе?

Наперебой кричали цикады и сверчки, то и дело вскрикивала ночная птица. Здесь, в отличии от средней полосы, было шумно всегда и ночью и днём. И если просыпалась я под бодрые, весёлые птичьи трели, то засыпала убаюканная цикадной перекличкой и стрекотом  сверчков. Лишь к обеду жизнь словно бы затихала, молчали птицы, стихал ветер, в воздухе явственнее ощущался запах дорожной пыли и сморенной солнцем сочной травы.

В небе алели последние всполохи заката, размазываясь в лилово-индиговых вечерних сумерках. Воздух был лёгким, но тёплым и мягким, словно бархат. Где-то со стороны цветника доносилась музыка, весёлые крики отдыхающих. Город- курорт менял своё одеяние. И если днём он был скромным, чинным, серьёзным местом, куда приезжают люди для поправки своего здоровья, ни дать ни взять доктор в накрахмаленном белом халате,  то с наступлением вечера превращался в разгильдяя и бездельника. Зажигались огни, улицы наполнялись весёлым, разномастным, желающим праздника народом, жарился на мангалах шашлык, пенилось пиво в высоких запотевших стаканах, из каждого ресторана слышались  смех и громкая музыка.

- Ну и где оно, это чудо? – продолжала капризничать я. – Ради чего ты вытащил меня из кафе?

- Так вот же оно? – засмеялся Давид. – Давай поближе подойдём и ты увидишь. 

Мы подошли к небольшому озерцу, слабо мерцающему  голубым свечением. Из недр огромной горы, жутко чернеющей в сгустившихся сумерках, к нему широкой лентой по каналу с журчанием спускался такой же голубоватый поток воды. Голубоватый, красивый и вонючий.

- Бесстыжие ванны, - пояснил Давид, обнимая меня за плечи. – Целебный сероводородный источник, как на провале, только там купаться запрещено, а здесь – пожалуйста! Искупаемся? Здесь всегда полно народу, по тому, я и привёл тебя вечером, а не днём.

Я опустила ладони в воду, и тут же  с визгом их отдёрнула. Вода оказалась горячей.