Я не вижу твоего лица

- Ты хочешь сварить меня заживо? – накинулась я на парня. – Здесь, наверное, градусов сорок пять, не меньше!

- Ага, - тихонько засмеялся Давид, как-то мягко, вкрадчиво, интимно, от чего в животе затрепетало, забило маленькими шёлковыми крылышками. – Каждый выбирает ту температуру, какая ему подходит. Мы сейчас стоим на горе, и чем ниже мы будем спускаться вдоль источника, тем холоднее будет вода.

Внезапно меня подхватили на руки и понесли. В ответ на мои протесты, парень ответил:

- Ступени, ведущие вниз, сгнили, и если ты оступишься, то полетишь с горы так, что потом костей не соберешь. Так что советую быть паинькой- заинькой и прижиматься ко мне, как можно теснее.

Журчание источника, перезвон сверчков, далёкая музыка, фиолетовое с рыжими разводами небо над головой и мерцающая голубым свечением вода, сбегающая по каменным желобкам в округлые бассейны, большие, горячие ладони, жар которых ощущается сквозь тонкую ткань сарафана – всё это не сон, не игра моего воображения, не сюжет из прочитанной книги? О нет, эта правда, моя реальность, эпизод моей жизни! Осознание счастья пронзило словно насквозь, по венам потекла тёплая, пьянящая, заставляющая обмякнуть всё тело, нежность. Ох, как же много, невыносимо, до боли в груди, до слёз, до головокружения, до шума в ушах много этой бескрайней, всепоглощающей нежности. Прижалась ещё теснее, вдохнула всей грудью его запах, погрузилась в мерные, спокойные звуки его сердца. Плыла в море прозрачной вечерней синевы, в потоках тёплого ветра.

- Трогай воду, - шепчет Давид, опуская меня рядом с бассейном. Испытываю лёгкое сожаление, оттого, что его руки больше не касаются моей кожи, и тут же стыжусь этого сожаления:

- Тебе тут чудеса природы показывают, с достопримечательностями города знакомят, а ты -  самка похотливая, дура ограниченная и примитивная, только о всяких обжималовках мечтаешь! 

Поспешно проглотив горькую на вкус пилюлю собственной виноватости, опускаю пальцы в жидкую бирюзу целебного источника. Чувствую приятную прохладу. Про такую воду ещё говорят: «парное молоко». Запах здесь тоже не такой явный, еле заметный, а в воздухе витает аромат ночных цветов и отдыхающей после дневного зноя, отдающей накопленное тепло солнечного света, травой, а ещё мокрым камнем.

- Жаль, купальника нет, - вздыхаю я, и понимаю, что действительно, очень и очень жаль. Безумно, до зуда, до мурашек по спине, до ломоты в плечах захотелось погрузиться в воду. Тело жаждало расслабления. Хотелось лечь в круглый бассейн, почувствовать кожей нежное касание воды, запрокинуть лицо к небу, и сидеть так, глядя в сгустившуюся синь.

- А знаешь, почему эти ванны называют бесстыжими? – руки Давида ложатся  на плечи, дыхание шевелит  волосы на затылке.

- Может, их открыл какой- то учёный с такой фамилией. Ну, есть же лошадь Пржевальского? – расстроено отвечаю я. Конечно, завтра вечером тоже можно прийти сюда, но ведь нужно будет ждать целый день. Да и какие только обстоятельства могут помешать. Мало ли, что произойдёт за день? А купаться хочется сейчас, сию минуту!

- Они называются так потому, что когда-то давно, сюда приходили благородные дамы и купались абсолютно голыми. Так почему бы нам не последовать их примеру?

- Ты серьёзно? – я смеюсь, а в голове уже назревает вопрос: « А почему бы и нет?», ведь так соблазнительно журчит вода, а голубое сияние так и манит окунуться. И чёрт со всеми приличиями.

Давид уже сбрасывал с себя одежду, и я тоже принялась стягивать  сарафан, бельё, босоножки.

Вода обняла, успокоила, и я блаженно растянулась в овальном природном бассейне. Господи, хорошо-то как! 

Рука Давида нашла мою руку, наши пальцы переплелись. И от них, от дистальных фаланг по нервным стволам побежали лёгкие разряды электрического тока. Луна, полная, круглая, словно сочная спелая дыня появилась внезапно, вместе с чернилами, опустившейся на город тьмы. Здесь всегда  темнеет  резко. Вот только таяли в вечерней небесной выси  зефирные облака, и рыжела закатная полоска на горизонте, как вдруг всё исчезает и небо становится непроглядно-чёрным.

Мы смотрели в небо и молчали, каждый о своём, и хорошим, спокойным, счастливым было это молчание. Сближающим, соединяющим.

Как по велению незримого режиссера запахи ночных цветов и травы стали ярче, сочнее, а хор цикад и сверчков громче, яростнее. Теперь этот хор исполнял не утреннюю задорную песенку, не ленивый полуденный романс и не торжественную вечернюю арию. Он исполнял гимн самой страсти, будоражил душу, изводил тело ожиданием и томлением.

Журчала, лаская тело вода горячего источника, золотистый свет луны щедро освещал обнажённое тело мужчины, лежащего рядом.