Я не вижу твоего лица

Следуя зову первобытному, дикому, древнему, как сама жизнь на этой планете, мы поспешно выбираемся из бассейна, падаем на собственную, небрежно разбросанную одежду и  кидаемся,  друг в друга, погружаемся торопливо и сладко-тревожно, как пол часа назад в воду. Мои протяжные стоны, его горячее прерывистое дыхание, руки Давида  ищущие, ласкающие, нетерпеливые, желающие присвоит покорить. Поцелуи жадные, ненасытные. И я растворяюсь, теряю себя, отдаюсь во власть этих прикосновений, становлюсь безумной, податливой, мягкой, как расплавленный воск. Сгореть в нём, растаять, что может быть упоительнее?! 

Чудесный вечер, приятная усталость и нега во всём теле. Мы шли по городу медленно, наслаждаясь каждой минутой, ловя кожей тёплые потоки ночного летнего ветра. Как жаль, что счастливые мгновения нельзя консервировать, как варенье, чтобы потом, зимними вечерами наслаждаться забытым, но таким дорогим вкусом, смаковать, раскатывать на языке, вдыхать аромат.

Я находилась в этом благостном состоянии ровно до того, как мы оказались дома. Свет, бьющий из всех окон, и визгливые мультяшные вопли сразу дали мне понять, что вот-вот случится что-то неладное. Гадкое, уже успевшее забыться предчувствие кольнуло в солнечное сплетение. Заходить внутрь не хотелось, но Давид решительно открыл дверь, и мы вошли.

Пахло жареным мясом, женскими духами с горьковатой ноткой и чужой грубой, желающей разрушить и отнять, волей.

- Долго гуляешь, - на пороге возникла Аида. В голосе слышалось недовольство, замаскированное улыбкой. – Сын заждался. Целый день канючит, мол, папу увидеть хочу. Давайте, мойте руки и за стол!

Вопросы, тут же возникшие в моей голове застряли в горле. Сын? А кто ему тогда Аида? Почему она здесь распоряжается, зовёт к столу, как верная жена, журит за опоздание?  Что здесь происходит, чёрт возьми!

На кухне было душно, лицо тут же покрылось испариной, а по позвоночнику побежала струйка пота.

- Боюсь, Эдичку продует, - заявила Аида, предупредив мою попытку открыть окно. – Он недавно болел.  А мы можем и в духоте посидеть, не сахарные.

- Вот и сидела бы у себя дома, - мысленно произнесла я, надеясь на заступничество Давида. Но тот, погрузился в беседу с ребёнком, и если уж быть справедливой, не в самую содержательную беседу.

Мальчишка, то и дело втягивая слюни, громко и   сбивчиво рассказывал о просмотренных сериях «Тома и Джерри», изображал беднягу кота и восхищался жестокостью гадкой мыши. Отвратительный мультик для одноклеточных, хотя, это всего лишь моё скромное мнение, мнение женщины, у которой нет, и никогда не будет детей. Да и, как говорится, на вкус и цвет…

За столом шёл оживлённый разговор, разумеется, между Давидом и Аидой. Девица задавала вопросы по поводу воспитания ребёнка, рассказывала о его соплях, острицах, разбитых коленках. И каждое её слово было насквозь пропитано ядом, приготовленным исключительно для меня. Весело, легко, играючи, она швыряла в меня подробностями о своём ребёнке, воспоминаниями  о его раннем детстве, эпизодами их с Давидом жизни, жизни до меня, словно снарядами. Она била метко, мастерски, на поражение, упиваясь произведённым эффектом. Я же, ошарашено, нервно, ковырялась в своей тарелке, жевала картошку и мясо, искусно приготовленные Аидой, не чувствуя вкуса, и едва сдерживалась, чтобы не впасть в некрасивую истерику. Наверное, этого Аида и добивалась. Хрен тебе, лошадь черногривая, такого удовольствия ты не получишь!

Давидов отпрыск с самозабвенно кидал хлебные мякиши в противно-орущего с экрана телевизора дятла Вудди, и визжал не тише чем этот мультяшный герой.

- Не знаю, куда его отдать, - тарахтела Аида. – На танцы или на борьбу. Вот, что ты посоветуешь?

- На борьбу, думаю. – отвечал Давид. – Всё же это мальчишка.

- Может, всё же на танцы? – теперь в голосе заботливой мамаши слышалось кокетство. – Это так красиво! И, говорят, полезно.

- И какая в том польза?

- Гармоничное развитие! Нет, Давид, давай-ка всё же на танцы Эдика отправим. Не хочу, чтобы он вырос грубым мужланом.

- Получи! Получи! – завизжал будущий танцор, бросая в телевизор помидором. Тот сочно шмякнулся на пол и лопнул.

А ведь я только утром полы вымола.

- Эдушка! – тут же подскочила Аида. – Так делать нехорошо. Сейчас я уберу, а тебе баиньки надо. Спят усталые игрушки, книжки спят…

Мамаша вышла из кухни, а нарушитель спокойствия тут же забрался на колени Давиду и принялся визжать, рычать и выть.

Раздражение кипело, от благости, расслабленности и неги, не осталось и следа. А было ли всё это, луна, горячий источник, мерцающий голубым сиянием, чёрное небо и пылающее страстью тело Давида?

- Где веник? – требовательно вопрошала Аида что-то двигая и чем-то гремя в кладовке. – Кошмар! Чёрт ногу сломит. А, вот он, нашла! Всё, Давид, запомни, веник должен лежать под тумбочкой. Никуда его не убирай, понятно, а то я его найти не смогу.