Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Черт бы побрал весь мир. Дыхание обрывается при каждом вздохе и режет сухостью гортань. Весь воздух словно заменили разом чистым кислородом, так что голова идет по кругу от его переизбытка. Голова идет по кругу и от толчков, и от губ, и от пальцев. От всего, что окружает Гилберта сейчас в этом сумасшедшем треугольнике, одной гранью которого он является.

— Но тебе нравится, — Доминик шепчет это сбивчиво. Он тоже возбужден до предела — полотенце, единственное, что было из одежды, давно валяется где-то на кровати, и стоящий член не скрыт ничем. — Ты сам говорил, что любишь, когда тебя имеют, — он продолжает шептать под частые тихие стоны.

— Это когда? — Гилберт отчаянно пытается собрать свои мысли в кучу — второй палец проскальзывает ощутимо и попадает по простате. — О-о-ох.

— Когда начал искать себе альф, — слова Доминика летят сквозь толщу воды.

— Нравится быть под кем-то? — Эдельштайн бьет сильнее и слышит еще один довольный стон. — Нет, Гил, ты просто слишком любишь себя и это удовольствие.

Новый толчок вышибает остатки мыслей. Родерих попадает пальцем в небо, но Гилберту слишком наплевать на это в данный момент. Он бы возмутился, будь ситуация менее горячей. Но сейчас его даже ноги с трудом держат, что говорить о черной пустоте вместо мыслей. С третьим пальцем весь мир так и вовсе рассыпается карточным домиком.

— Вот так, громче, Гил.

Гилберт больше не слышит никого и ничего. Его замыкает на этом жаре и напряжении, которое скатывается через край. Он в забытье тянется к члену, но Доминик ловит запястья, впивается губами в соски и ласкает их поочередно. Гилберта колотит и трясет. Слишком много ощущений затягивают в настоящую черную дыру, и он падает все глубже, пока резкий толчок внутрь не отрезвляет.

Но реальность проясняется лишь на секунду. Рядом с ухом дыхание Эдельштайна, перед глазами расплывчатый Доминик с пожирающим взглядом, внутри крепкий и крупный член альфы. И он двигается с напором, сильно, глубоко. Гилберт срывает на стонах голос. Он мечется в крепких руках и радуется, что они вообще есть, иначе равновесие давно было бы потеряно. Байльшмидт со странным удовольствием насаживается сам сильнее, и чувствует, как разрывает этот ком внутри, как судорогой накрывает мощнейший оргазм, а толчки так и продолжаются. Вперед-назад-вперед-назад. Это выше сил, дальше всех кругов ада, когда в расслабленное и слишком чувствительное тело раздражающе приятно вдалбливаются. С силой. С тяжелым дыханием. С умилительной нежностью, слетевшей с губ, которой Байльшмидт уже попросту не слышит, проваливаясь в темноту.

Гилберт приходит в себя со стоном и ярким ощущением нереальности происходящего.

— Проснулся? — рядом с довольной ухмылкой валяется Родерих, а вот Доминик…

Гилберт хрипло стонет и все-таки разлепляет глаза, тут же вцепляясь в пшеничные волосы Хедервари. Времени, видимо, проходит не так много, но Доминик с садистским удовольствием посасывает вновь крепнущий член.

— Ни-и-и-ик…

Байльшмидт с трудом понимает, что происходит, с трудом собирает себя, но теплая влага рта — приятна, язык скользит до умопомрачительного настойчиво и жарко, и Гилберт вновь чувствует этот ком внутри. Член выскальзывает изо рта с хлюпающим звуком, а Хедервари небрежно вытирает слюну с уголка губ.

— Второй заход, — нахально объявляет он.

Гилберт не успевает возмутиться, не успевает даже возразить, лишь удивленно таращится на то, как Доминик осторожно устраивается на нем и упирается ладонью в грудную клетку.

— Только попробуй мне что-нибудь сказать, — хмыкает он, и Гил тихо стонет — головка скользит между ягодиц, пока Доминик придерживает член ладонью.

— Например, про то, что тебе нравится погрубее? — Байльшмидт, наконец, приходит в себя и тихо смеется, но затыкается моментально — тесное тепло ощущается куда острее чем чужой рот.

— Я придушу тебя, — Доминик не торопится и прикусывает губу. Он успел растянуть себя под внимательным взглядом Родериха, пока Байльшмидт был в отключке, и все же ощущения немного неприятные, и в тоже время тянущие, завораживающие…

— Своей задницей?

Гил просто не может прекратить, хотя и сам снова дышит чаще и завороженно смотрит на это сосредоточенное лицо. Возбужденный до крайности Доминик, который сам резко насаживается до упора — зрелище просто великолепное. Родерих, видно считает так же, потому как Байльшмидт отчетливо слышит его сбитое дыхание рядом.

— Да хоть чем, — рычит Ник и резко двигается на члене.

Это приятно. Не так оглушающе ярко, как ранее, но Гилберту нравится настолько, что он все же затыкается и подается бедрами вверх. Это иначе. Член еще слишком чувствительный после первого оргазма и все отдается внутри трепетом и манящим теплом, когда Доминик двигается чуть быстрее и закидывает назад голову. Тяжелый воздух вокруг отчетливо пахнет возбуждением, и Гилберт бесится только с того, что им снова управляют, ведут, не дают вдоволь насладиться чужим телом.

Сил не так много, но Байльшмидт вдруг резко опрокидывает Хедервари на кровать и вбивается до шлепка яиц о ягодицы.