Я никого не хотел убивать

— Независимо от того, был Иван Никанорович глубоко порядочным человеком или же последним негодяем, в любом случае на ход следствия это уже никоим образом не повлияет.

— Тогда к чему все эти расспросы?

Её слова прозвучали в укоризненной интонации. В иных обстоятельствах я бы непременно её пожалел, хотя бы за то, что из-за тяжёлой болезни она прикована к постели, но её вздорный характер и нелицеприятные манеры общения напрочь убивали во мне всякое чувство жалости.

— Привык к служебным обязанностям относится добросовестно и ответственно, — отмахнулся я.

— Похвально, — пробурчала она.

Я окончательно собирался уходить, отчётливо понимая, что дальнейшее пребывание в её комнате будет бессмысленной тратой времени, но она посмотрела на меня горьким умоляющим взглядом.

Старушка — божий одуванчик сделала серьёзное выражение морщинистого лица, заворочалась на постели и поманила меня пальчиком.

— Наклонись чуть пониже, — велела она. — Да не пугайся, не кусаюсь…

Я решил, что она намеревается прошептать мне что-то на ухо и поэтому нагнулся так низко, что почувствовал её тёплое дыхание на своей щеке.

— Видишь, картину с зимним пейзажем? Возле моей подушки, над койкой…

— Вижу…

Меня так и подмывало сказать ей, что есть существенная разница между картиной, созданной всемирно известным художником, и выцветшим журнальным оттиском. Тем более если этот оттиск воспроизведён типографским способом и вдобавок небрежно приклеен к обычному листу картонной коробки.

— За этим шедевром найдёшь то, что тебя наверняка заинтересует, — восторженно оповестила Ирина Александровна. — После этого тебе вряд ли захочется от меня уйти…

Я про себя ещё раз назвал её выжившей из ума маразматичкой.

— Сними картину, разрешаю… — торжественно прошамкала она.

Я снял журнальную репродукцию, внимательно осмотрел её со всех сторон и непонимающе пожал плечами.

— Но здесь ничего нет, — разочарованно произнёс я.

Она закатила пленительные аквамариновые глаза, словно ей изрядно надоело объяснять мне прописные истины, затем укоризненно спросила:

— А что ты ищешь?

— Не знаю, — стараясь скрыть разочарование, откровенно признался я. — Надеялся обнаружить автограф художника или что-то в подобном роде.

— Разве я велела её разглядывать? — с присущим высокомерием съязвила она.

— Ирина Александровна, вы сами попросили меня снять репродукцию со стены. Я это сделал…

— Молодец! Но сейчас ты не там ищешь, — проворчала она.

— Что значит «не там»? — раздражённо вспылил я. — А где же ещё…

Я положил репродукцию на прикроватную тумбочку, предварительно освободив место, сдвинув в сторону какие-то пузырьки с лекарствами и прочую дребедень в виде пустых стеклянных баночек.

— Что дальше? — цинично поинтересовался я.

— Вообще-то это не стена, а обычная перегородка, возведённая наспех из нетёсаных досок, — пояснила она. — Её когда-то временно установили, поделив одну большую комнату на две маленькие.

— Нет ничего более постоянного, чем что-то временное… — равнодушным тоном, подметил я. — В одну комнату вселились вы, а в другую Иван Никанорович…

— Правильнее сказать, вселили его мать, которая впоследствии привезла из глухой деревни сына-сорванца.

— Так или иначе, вам пришлось потесниться, испытывая при этом значительные неудобства, — догадался я.

— К сожалению, ты абсолютно прав, — с тихой грустью согласилась Ирина Александровна. — Устанавливали её на полгода, а простояла более сорока лет.

— Можете не сомневаться, ещё столько же простоит! — сказал я с нескрываемой иронией. — Если у нас что и строят, так на века!

Она глубоко вздохнула и высокомерно спросила:

— Так что ты видишь на этой стене?

— Ничего не вижу! — раздражённо ответил я.

— Внимательнее смотри…

— Больше ничего нет! Только маленький ржавый гвоздик, на котором висел ваш зимний пейзаж.

— А дырочку в стене видишь?

— Вижу небольшое отверстие…

— Ну, так посмотри в эту дырочку-то! Да не бойся ко мне прикоснуться…

Я вновь склонился над ней и осторожно посмотрел в небольшое отверстие, сквозь которое сразу увидел комнату Ивана Никаноровича. При желании я мог разглядеть не только находящуюся там мебель, но и его разлагающийся труп.

— Конечно, подглядывать неприлично, но, учитывая мой преклонный возраст, наверное, можно простить столь безобидную слабость? — вкрадчивым голосом проговорила Ирина Александровна.

Я промолчал, подавленный неприятным чувством отвращения.

— Попробуй целыми сутками пролежать прикованным к постели… — продолжая оправдываться, сказала она. — Будешь готов на потолок влезть, а не только за кем-то подглядывать…

Волна ярости окатила меня с головы до ног. На миг мне сделалось тошно, словно только что прогуливался босиком по чистому песчаному пляжу и вдруг наступил на что-то склизкое и мерзопакостное.

Однако через несколько секунд я без особых затруднений совладал со своими амбициями.

— В принципе, Ирина Александровна, не усматриваю в ваших действиях ничего предосудительного, — вопреки собственному мнению, ответил я, аккуратно прилаживая на прежнее место репродукцию с зимним пейзажем.