Я никого не хотел убивать

— Когда как… — вполне серьёзно ответила она. — Иногда увлекался любовными играми с одной женщиной, иной раз с двумя, а то и с тремя сразу, но всегда в извращённом виде.

Ирина Александровна перекрестилась и богобоязненно произнесла:

— Прости Господи душу мою грешную. Прости мне мои грехи. Спаси и сохрани. Во имя Отца и Сына и Святого Духа…

Меня так и подмывало съязвить и сказать ей какую-нибудь гадость. Мне никогда не нравилось, если кто-нибудь в моём присутствии огульно и безнравственно пытался оговорить другого человека, кем бы тот ни был, независимо ни от его служебного положения, ни от вероисповедания. Я всегда понимал, что все люди — плохие и хорошие, добрые и злые — непременно имели и душу и сердце. У каждого были свои обиды и свои радости, своя жизнь и своя судьба.

— Ваши показания о его интимной развратной жизни всего лишь пустые слова, — как можно сдержаннее произнёс я.

— Ты так считаешь?

Она недовольно насупилась.

— Уверен! — решительно заявил я.

Старушка — божий одуванчик на какое-то мгновение заколебалась, раздумывала: стоит ли продолжать развитие внезапно возникшей мысли или благоразумнее промолчать.

— Как говорится, Ирина Александровна, слова к делу не пришьёшь! — пояснил я. — Здесь одних ваших домыслов недостаточно.

Она демонстративно потупила взгляд.

— Специфика следственной работы обязывает опираться на конкретные факты, — продолжил я, и, неодобрительно посмотрев на неё, добавил:

— А фактов, подтверждающих ваши показания, насколько понимаю, нет и быть не может!

Ирина Александровна досадливо покосилась на меня и, проведя языком по пересохшим губам, въедливо спросила:

— Значит, ты считаешь, что я всё выдумываю?

Гипнотический взгляд её аквамариновых глаз в очередной раз охладил мой пыл и утихомирил вспыльчивость. Прежде чем выразить свою мысль, я озадаченно потёр подбородок.

— Простите! Но у меня есть для этого веские основания… — пробормотал я, запинаясь почти на каждом слове.

— Какие?

— Ну ладно, попробую вам объяснить более подробно и доходчиво, — согласился я.

— Уж будь любезен! Уважь старую глупую женщину…

Она постаралась произнести эти слова без негативных эмоций, и не то, что с откровенным, а даже с излишним энтузиазмом.

— Что-то, Ирина Александровна, мне не верится, чтобы во время подобных оргий, если таковые имели место быть, Иван Никанорович позволял вам находиться в его комнате.

Она решила не отвечать на моё справедливое замечание, я же скептически развёл руками и продолжил:

— Тем более сомневаюсь, чтобы он вообще позволял кому-то из посторонних наблюдать за его любовными играми и предоставлял возможность смотреть на происходящее широко открытыми глазами.

— Значит, ты мне не веришь? — участливо переспросила она.

— Нет, не верю! — коротко, но твёрдо объявил я, подумав о том, что старушка — божий одуванчик окончательно выжила из ума.

— Хорошо, — согласилась она. — Ванька действительно никогда не приглашал меня к себе в гости…

— Тогда какое вы имеете право утверждать…

— Я видела! — дерзко перебив меня, прошамкала Ирина Александровна. — Я видела все его развратные действия собственными глазами.

Мне показалось, что она проверяет меня на прочность и сознательно пытается довести до белого каления. Вероятно, ей бы это с лёгкостью удалось, будь на моём месте кто-нибудь другой. Что относительно меня, то я получил отличную практику в общении с женщинами, и был приучен в любых, даже самых экстремальных ситуациях, держать себя в руках и никоим образом не выказывать амбициозных эмоций. А возможно, я слишком утрировал, и на самом деле всё было гораздо проще. Постоянное одиночество сводило её с ума. Соседки, ежедневно мелькающие перед глазами, занятые собственными проблемами, надоели ей обыденным постоянством. Я же был новым собеседником, уделившим ей немного внимания. Вполне естественно, что она попросту не хотела меня отпускать и всячески пыталась удержать возле себя хотя бы ещё на какое-то время.

— На основании ваших показаний, Ирина Александровна, и того, о чём сообщили ваши сердобольные соседки, мне стало понятно, что Иван Никанорович был несерьёзным безответственным человеком, — миролюбиво подытожил я.

— Всё верно! — подтвердила она.

— Иван Никанорович систематически приводил к себе в комнату легкомысленных женщин, вёл разгульный образ жизни. Не давал покоя жильцам этой квартиры. Всех обижал…

— Нельзя сказать, чтобы он занимался рукоприкладством, но своим поганым языком мог не только обидеть, но и любую из нас довести до слёз, — уточнила Ирина Александровна.

— Тем не менее, это опять-таки всего лишь слова, — огорчённо констатировал я.

Мои пальцы сердито сжали подлокотник кресла. Меня постоянно терзало беспокойство, а здравый смысл подсказывал, что лучшим решением было бы вежливо попрощаться со старушкой и навсегда покинуть её комнату, но внутренний голос этому решительно противостоял, убеждая поступить иначе.

— Тебе нужны весомые доказательства его непристойного поведения? — фыркнула она.

— Не до такой степени, чтобы очень… — завуалированно ответил я.

— Если не секрет, почему?