Я оставлю свет включенным

Татьяна выдохнула и только сейчас заметила, что все это время практически не дышала. Делая глубокие вдохи и вытирая вспотевшие руки о подол платья, она дождалась, когда Анжела Петровна скроется из виду, и тоже направилась к лестнице. Ну что же, она сделала все что могла, а дальше будь что будет. Она ненавидит Ташу? Что за глупости!

* * *

Анжела сидела за небольшим старым столом, под одну из ножек которого мать уже несколько лет подкладывала книгу, и, сложив перед собой холеные руки, пристально разглядывала дочь. О путях отступления она позаботилась заранее – закрыла входную дверь. В окно девчонка вряд ли будет от нее удирать.

Николь сидела низко опустив голову. Худенькие плечи, тоненькая шейка. Анжела знала, что девочка плачет, но не понимала толком, как ее успокоить. Не обнимать же и не целовать как маленькую, в самом деле…

– Понимаешь, твой друг и его брат и сестры должны были вернуться сегодня домой.

– Но они не вернутся! – Николь перебила мать и разрыдалась.

– Они не вернутся по одной простой причине: им негде жить. Дом Натальи сгорел.

– Таша, ее зовут Таша. – Николь снова перебила мать и вытерла нос рукой. Анжела поморщилась:

– Возьми салфетку!

Николь не сдвинулась с места.

– Пусть поживут у нас, – уперлась она, – у нас много места.

– Это невозможно, Ника, – отрезала Анжела Петровна. – Опека может вернуть детей только в нормальные условия проживания.

– Но Таша будет с ними, это самое главное! Какая им разница, где спать? – запальчиво воскликнула Николь и впервые с начала разговора посмотрела на мать.

– Детям нужны нормальные условия, – поймав взгляд дочери, еще раз доходчиво повторила Анжела Петровна.

– С Ташей им все равно где жить! – уперлась Николь. Анжела почувствовала глухое раздражение. Да что она с ней носится, с этой Ташей?

– Николь, ты же особо не знаешь Наталью, о чем ты рассуждаешь?

– Я знаю, что она лучшая мать в мире! – воскликнула Николь и осеклась. Снова сникла и попыталась вжать голову в плечи. Анжела Петровна почувствовала легкий холодок. Дело к осени, а она, пожалуй, слишком легко одета.

– Послушай, сейчас полиция разбирается с тем, что случилось с домом Натальи. – Анжела сделала акцент на «человеческом» имени соседки. – В любом случае в чужой дом детей не отдадут даже самой расчудесной матери. Но я сделаю все возможное, чтобы семья как можно быстрее воссоединилась. Дети временно побудут в центре опеки, их не будут никому отдавать и не отвезут в детский дом.

Анжела не успела договорить, Николь вскочила с места, кинулась к матери и обняла ее со всей силой детской любви. Стены слегка поплыли перед глазами Анжелы. Она потрепала Николь по голове:

– Давай, веди меня к своему кумиру, пришло время познакомиться, – вздохнула она.

Обнявшись, мать и дочь вышли из дома. На самом деле никакой нужды знакомиться с Ташей не было. Но женское любопытство впервые за долгие годы взяло верх над благоразумием. Интересно, что за женщина может пробуждать такие сильные чувства – от любви до ненависти?

* * *

Роман Михайлович заботливо придерживал Глафиру за локоть и время от времени, словно тяжело больного старика, практически тащил на себе. Он взял ее под личный контроль, несколько раз в день заходил к Светлане Фоминичне, измерял Глафире температуру, давление, проверял общее состояние. Главврачу было хорошо знакомо все, что с ней происходило. Организм, работавший как механизм на пределе возможностей, не выдержал и сломался. Словно мотор автомобиля, порвавший ремень.

Он давно наблюдал за Глафирой. Интерес был не только профессиональным. Роман Михайлович любил красивых женщин, а Глафира была не только красива, но и породиста. Как ходок, время от времени сворачивающий на левые дорожки с прямых супружеских путей, главврач отлично знал: эта женщина не для интрижки. Обожжет так, что потом не выкарабкаешься, рубцы останутся на всю жизнь.

Каждое утро она вставала в три часа, чтобы заняться рутинными делами. Тащила на себе четверых детей, дом, хозяйство, поделки, которыми зарабатывала на жизнь, и каждый день ей хватало сил устраивать у себя чаепитие, славившееся в округе и ставшее центром жизни небольшого села. Невероятная женщина, зачем-то наказывающая себя.

Сегодня утром она встала и сказала, что ей нужно пойти на прогулку, вела себя беспокойно. Анна Ивановна позвонила ему, и Роман Михайлович, сделал то, чего бы не сделал ни для жены, ни для любовницы: бросил все свои дела и примчался. Потому что этой женщиной он восхищался.

Глафире было тяжело идти, ноги не слушались, большинство в таком состоянии еще провалялись бы неделю в постели, но не она. Словно у нее было важное дело, которое она должна была закончить во что бы то ни стало.

– Я бы хотела пройтись сама, – уже в четвертый раз настойчиво попросила она.

– Это исключено, Глафира, ты можешь в любой момент свалиться и потерять сознание, и что мы будем делать?

– Вы разговариваете со мной как с одним из своих клиентов, – фыркнула она через силу, даже не пытаясь улыбнуться. Мертвенно-бледное лицо, выступившие на молочной коже веснушки и тяжелые волосы, в пасмурный день казавшиеся почти черными.