Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Нет, конечно. Я в этом абсолютно убежден. Театр будет развиваться. У него будут разные периоды, и все же во главе театрального действа всегда будет стоять артист. Вот мы сейчас рассуждаем с вами: «Театр умер? Театр не умер» Мне кажется, что раньше в основе своей все, что происходило вокруг театра, замешивалось на добре, на желании (конечно же, не всегда) сделать что – то хорошее. Сейчас ощущение, что желание это поменялось на противоположное – все разрушить. Раньше театральный критик приходил на спектакль как участник процесса, ему хотелось, чтобы что – то получилось. Сейчас у него просто работа такая – ходить в театр и терпеть его. А потом – бить наотмашь. И бездоказательно. Это модно. Раньше он вместе с театром жил в ожидании чуда. Да, чудо случается редко. Но жить в его ожидании нужно. Иначе искусство мстит.

– А если артисту с тонкой душой преподнесут разгромную статью с доказательной критикой, ему от этого будет легче?

– Конечно, легче. Но я вам не скажу «за всю Одессу», все сугубо лично. Думаю, что не только актер должен быть с тонкой душой. И режиссер должен быть тонкий. И критик тоже должен быть тонкий.

– Не слишком ли много будет тонкости?

– Это очень нежное дело, театр. Грязными руками лучше его не касаться.

– У какого режиссера Вы предпочитаете играть?

– У режиссера, имеющего вкус к хорошей литературе и чувствующего артиста. Для зрителя тоже важно, чем мы его кормим. А сейчас, бывает, люди приходят в театр, как в Макдоналдс – получить гамбургер. Получили – съели, вот вам и фастфуд. Если искусство превращается в фастфуд – это ужасно. Театр должен быть, как хорошая трапеза, должно быть послевкусие. Мне очень важно, какую энергию я несу в зрительный зал, важен обмен энергией.

– Что такое театральная публика?

– Это не обязательно должна быть элитарная публика. Просто это публика, обладающая умением сопереживать, публика, скажем так, созвучная театральному процессу. Ее формирует театр. Потому я и переживаю, что то, чем был богат наш театр, исчезнет, уйдет. Если все время играть дешевку… Козинцев рассказывал, как он утвердил на роль Лира Юрия Ярвета. Косноязычный маленький человек, плохо говорящий по – русски, поразил режиссера тем, что был абсолютно лишен фальши. Козинцев узнал, что Ярвет никогда не играл в плохих советских пьесах, у него никогда не было «момента утепления» (в ту эпоху хорошие артисты часто играли в плохих пьесах, и эти пьесы они должны были «утеплять» за счет своей индивидуальности). Артист – это инструмент. И его все время нужно проверять: влажность, температуру. Нужно постоянно чистить организм: общением с хорошими людьми, с хорошей литературой…

Владимир Витковский. Визитная карточка мэтра

После того, как в 2015 году на набережной Эмбаркадеро в Сан – Франциско закрылась галерея Vitkovsky Fine Art, художник Владимир Витковский кроме экспозиций собственных картин в мастерской на улице Balboa стал устраивать (раз в месяц и обычно по субботам) презентации работ знакомых живописцев или скульпторов. За пару дней до очередной (чужой) выставки в июле 2018 года Витковский, впервые после болезни и вынужденного (целых два месяца) безделья, снова сидел за мольбертом. Болезнь, слава Богу, ушла, руки активно чесались и требовали работы, а дело, как на грех, двигалось туго, скрипично (от слова «скрипеть). Два испорченных рисунка слетели на пол, на очереди был третий, с уже намеченными контурами… Но тут в голове мелькнула свежая идея, он вытянул из пачки новый плотный лист, а неоконченный машинально положил на столик справа от себя. Писал быстро, упоенно. Когда требовалось промокнуть излишки краски, вместо ветоши, которой обычно пользовался и которая постоянно находилась под рукой, а тут вдруг куда – то запропастилась, просто вытягивал руку вправо к столику и, не глядя, мазал кистью по отвергнутому рисунку. Слой за слоем, краска за краской они, эти произвольные мазки, каким – то непостижимым, но удивительно правильным образом группировались, расслаивались, распределялись по грунтованной поверхности, приобретая собственные фактуру, смысл и даже, пардон, парадигму…

Он закончил работу, когда за окном стемнело и ушел свет. Полученный результат, честно говоря, особого восторга не вызвал. Художник отложил картину «на потом», отнес в закуток к другим работам, запер двери мастерской и отправился на берег океана гулять с собакой. На столике справа так и осталась лежать забытая, забракованная и заштрихованная буйными пластами красок работа.

Наутро в мастерскую пришли люди, принесли экспонаты, привезенные заезжей знаменитостью аж из самого Израиля, и началась подготовка к предстоящему арт – шоу. Освобождали пространство: двигали мебель, мольберты, кресла, банкетки, перевешивали туда – сюда картины, переставляли вазы, расписанные хозяином мастерской. Забытый и уже подсохший за ночь лист лежал себе и лежал, а потом вспорхнул, спугнутый вихрем перестановок, и приземлился в дальнем углу мастерской, схоронился за мольбертом и керамикой, затаился и стал ждать своей участи.