Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Получила работу в варьете. Я была хорошо сложена, у меня были красивые ноги, небольшой талант, и меня охотно ангажировали. Я была, что называется, number girl и имела огромный успех: мало одежды, зато на голове большой и красивый русский кокошник. Как – то пришел в варьете Кальман с друзьями и мне велели, проходя мимо их ложи, сделать книксен. После спектакля, когда я надела свои старенькие платье и пальто и вышла из гримерной, Кальман, который, как оказалось, узнал во мне ту маленькую девочку из Берлина, подошел и спросил: «Где ты живешь?» Потом я часто встречала его в знаменитом кафе «Захер», где собиралась вся венская театральная элита. Он приходил туда с Францем Легаром, но мы больше не разговаривали. Лишь смотрели друг на друга. Так прошло недели две. И вот я стою у гардероба и жду, пока мне подадут пальто. Подошел Кальман. Гардеробщица бросилась за его одеждой. Кальман: «Нет, сначала обслужите мадемуазель». Гардеробщица: «Но, герр Кальман, она же все равно никогда не платит!» «Ничего, я за нее заплачу». Потом повернулся ко мне и сказал: «Меня зовут Эммерих Кальман. Чем я могу быть Вам полезен?» Это были самые красивые слова, которые я слышала за всю мою жизнь.

Кальман представил меня директору театра знаменитому Губерту Маришке. И я получила роль гризетки в оперетте «Герцогиня из Чикаго», крошечную роль, всего несколько слов по – французски. Теперь я каждый день приходила в театр на репетицию, где уже ждал Кальман, и у него всегда были с собой два бутерброда с ветчиной: один для него, другой для меня.

– Его любовь к ветчине общеизвестна.

– Да, он очень любил ветчину, но не такую, которую продают сегодня. Та ветчина была светло – розовая и не такая соленая, как нынче, а даже скорее сладкая. А потом он пригласил меня пообедать с ним в ресторане. Я очень хотела пойти, но надеть было нечего. Мы с мамой были бедны, как церковные мыши, платья мои для ресторана не годились. Кальман купил мне новое платье в магазине на Кертнерштрассе, очень дорогом магазине. С тех пор я ношу только очень дорогие платья и только «от кутюр».

– А как он сделал Вам предложение?

– На премьеру спектакля из Венгрии приехала его семья: мать и сестры. С ними была и графиня Эстерхази, тогдашняя подруга Кальмана. Я ждала, что после спектакля он меня куда – нибудь пригласит, но Кальман уехал со своей графиней. Решив, что между нами все кончено, я собралась обратно в Берлин…

– Вы к тому времени уже были в него влюблены?

– Конечно. И я была вне себя от того, что из окна гардеробной видела, как Кальман уехал в своем ролс – ройсе», и рядом с ним сидела она. Но на следующий день он меня нашел и сказал, что любит, что я, как он выразился, выиграла «битву за Чикаго». Вскоре Кальман купил дом в Вене, даже не дом, а пале, в котором было 33 комнаты, и мы поженились. Мне было 17 лет, ему – на 30 лет больше.

– Дом сохранился?

– Я живу в Париже, в Монте – Карло, у меня там квартиры. Дом в Вене сохранился, но его у нас отобрали во времена аншлюса.

– У вас с Кальманом было трое детей.

– Да, сын Чарли, он известный в Германии композитор, и две дочери. К несчастью, старшая дочь, Лили, пятнадцать лет назад погибла. Мы так и не узнали, кто и почему ее убил.

– А внуки у вас есть?

– К сожалению, нет. Никто из моих детей на это не решился. Что поделаешь, мы живем в такое тяжелое время, неизвестно, чего можно ждать от ребенка, каким он вырастет, что станет курить, пить…

– Но, может быть, кто – то пошел бы в дедушку?

– Да, конечно, но что теперь об этом говорить…

– А каким он был сам, Имре Кальман? Говорят, характер у него был настолько мягкий, что под давлением того или иного актера, считавшего, что у него мало выходных партий, он писал их тут же во время генеральной репетиции на манжетах.

– Он это делал с удовольствием, но только для хороших, больших актеров. Кому попало не позволял собой манипулировать, всегда знал, кому можно «позволить» выпросить партию.

– У него были задушевные друзья или это были только товарищи по работе?

– Нет, он с ними только работал. Его другом была я и еще его дети.

– Известно, что в самом начале карьеры Кальман писал серьезную музыку. Он делился с Вами тем, как тяжело ему было перестроиться на сочинителя «легкомысленных оперетт»?

– Да, мы об этом говорили. Но, знаете, карьера серьезного пианиста для него была закрыта. У него ведь было довольно сильное воспаление пальцев, после которого врачи рекомендовали не перегружать руку. К тому же ручки у него были маленькие…

– Он ведь и сам был невысокого роста?

– Что Вы! Он был нормального роста, выше меня, очень интересный мужчина, красивый, ласковый…

– А какую музыку он слушал, оставаясь один?

– Чайковского.

– Шостакович называл Кальмана гением…

– Я провела один день в Москве с Шостаковичем, он говорил мне, что обожает музыку Кальмана, что она его чрезвычайно трогает.

– А Кальман любил Чайковского…

– Да, Кальман любил Чайковского, и Пушкина, и Толстого. Он вообще не только любил слушать музыку, но и любил читать книги.

– На каком языке, на венгерском?

– Нет, он читал по – немецки.