Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Прозу я не просто люблю – обожаю! И, неловко говорить, в душе живет ощущение, что я мог быть хорошим прозаиком. Но жизнь моя, по большей части сумбурная и неустроенная, для писания прозы не годилась, да и не годится. У меня в столе лежат какие – то огрызки, кусочки, наметки. Честно признаюсь, до сей поры каждое утро думаю: вот сейчас сяду и закончу то или другое… Увы.

– А нет ли желания написать автобиографический роман в прозе? В стихах, я считаю, Вы его уже написали. Если их читать прицельно, станет ясно, что это именно так. Я даже предисловие к этому роману обнаружила: «Пред вами жизнь моя – прочтите жизнь мою. Ее, как рукопись, на суд вам отдаю, как достоверный исторический роман, где есть местами романтический туман, но неизменно пробивает себе путь реалистическая соль его и суть.»

– Знаете, Вы как будто угадали. И о прозе, и о стихах. Но проза – опять – таки лишь намерение, а стихи… В одном московском издательстве лежит моя рукопись «Сон об уходящем поезде». Это стихи разных лет, составленные так, что их можно назвать и автобиографией. И открывает его (вместо предисловия) именно стихотворение «Пред вами – жизнь моя…». Но, видите ли, я не думаю, что в этом проявилась какая – то моя особенность. Я однажды рылся в своих записях и нашел высказывание Гоголя о Пушкине: «В его поэзии все «до единого есть история его самого. Но это ни для кого незримо». В принципе, мне кажется, это естественно: кого можно писать в лирическом жанре, если не себя?

Но на мне лежит великий грех: жизнь сталкивала меня с интереснейшими людьми, со многими из них я был дружен. Воспоминания о них – о Твардовском, Смелякове, Светлове, Олеше, Гудзенко, Слуцком… – все еще в планах, а не на бумаге. Я не теряю надежды, что обязательно их напишу.

– Считается, что поэзия сегодня переживает тяжелые дни: плохо раскупаются книги, на поэтических вечерах полупустые залы… Знаю, Вас это не коснулось, у Вас, как и прежде, тысячи читателей, а на встречах с ними – аншлаги. Но не кажется ли Вам, что современный человек, когда его одолевают загадки вселенной, «углубляется в физику, а не в гекзаметры Гесиода»? И это, видимо, характерно для такого времени – конца столетия?

– С одной стороны, Вы правы, легко заметить и констатировать факт, что в какой – то степени читатель отвернулся от стихов. Но, думаю, это процесс совершенно естественный и даже в каком – то смысле благотворный. Он вряд ли имеет отношение к окончанию века.

К тому же наше давнее вечное пристрастие к огромным масштабам, к огромным цифрам. Мы привыкли считать: на войне погибло 20 с лишним миллионов человек, в Союзе писателей состоят 10 тысяч членов, в Москве живут 500 поэтов… Все это вздор, 500 поэтов не могут жить в одном городе. Природа не может создать столько, это из области абсурда. И то, что сейчас нам представляется как откат читателя от поэзии, это просто значит, что к поэзии возвращается ее подлинная, настоящая функция – отвечать человеку на какие – то импульсы его души, никакого отношения не имеющие ни к государству, ни к партии, ни к чему – либо еще этакому.

Конечно, когда Некрасов заявил: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», это полемически имело смысл. Хотя у нас, как это водится, многими было воспринято буквально, и явились поколения стихотворцев, прекрасно умевших не быть поэтами. Хотя, впрочем, и подлинными гражданами они были не всегда. Не надо путать гражданственность искусства и политичность. Высшая форма гражданственности, мужества для поэта – оставаться поэтом. Лучшие российские поэты – это те, кто не мог не быть поэтом прежде всего. В этом смысле наша поэзия всегда была поэзией сопротивления.

Вот говорят, что поэзия – явление элитарное, она нужна не всем. Вот, это действительно так, хотя элитарность не есть некая отрешенность от земного и включает в себя демократичность как несомненное ее свойство. Подлинный читатель поэзии – человек одаренный, талантливый, восприимчивый. И если даже таких будет один – два процента, в масштабах нашей страны это огромная цифра.

Но есть проблема, о которой хочу сказать особо. Происходящее сегодня в литературе мне видится как бесконечный рой взметнувшейся под ветром листвы, и все это носится в воздухе, и разобраться в этом сейчас невозможно – надо ждать, когда стихнет ветер, и все уляжется, и всяк займет свое место. Только торопиться не стоит, как это делают, на мой взгляд, некоторые идеологи и теоретики, скажем, андерграунда, объявляя наступление нового периода, новой культуры, новой литературы.