Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

С оценками современников дело не простое. К тому же у нас есть «милый» обычай: или совсем растоптать человека, или пресмыкаться перед ним. Середины мы обычно не знаем. Вот, скажем, то, что происходит сейчас с уехавшими от нас литераторами. Люди они очень разные, есть талантливые и неталантливые, интеллигентные и вовсе неинтеллигентные. Поймите меня правильно, там много моих личных друзей. Но когда некоторые приезжают на родину и в меру своей неинтеллигентности ведут себя как жертвы, мученики, пророки, нисколько не испытывая неловкости перед теми, кто здесь остался, есть в этом что – то глубоко несправедливое, неправильное. Ведь если откровенно, любой из них – не мученик, он – счастливец, который, вырвавшись из ада (ведь не рай же они покинули), обрел, скажем, 15 лет нормальной жизни и возможность свободно печататься. А разве лучше было тем же Тарковскому и Самойлову, В. Соколову и Чичибабину? Это, между прочим, настоящие поэты, которые держали уровень и высокой подлинной поэзии, и порядочности. Или хорошо было Битову и Искандеру? Повторяю, конечно, все встанет на свои места, и подзабытые нынче Мартынов и Антокольский … Я просто говорю о допускаемой несправедливости как о явлении.

Конечно, похвастать тем, что выходили в 1968 году на Красную площадь, ни они, ни я не можем. Но письма в защиту Сахарова, Синявского – Даниэля, других диссидентов подписывали. Нас за это не казнили, но, если опять же вспомнить Ваш вопрос о порядочности, думаю, мы прожили жизнь, помня о ней.

Юрий Нагибин: «Пойди и посмотри.»

Брежневу очень хотелось себя увенчать орденом «Сияющий дракон», который был ему обещан Отцом Вселенной, правителем далекой страны Голодандии. У Генсека уже были хорошие иностранные ордена: «Святого Духа», «Золотого Руна», «Подвязки», «Бани». Но ни о чем он так не мечтал, как о «Сияющем Драконе». Для этого нужна была самая малость – устранить с помощью советских специалистов аварию на предприятии, построенном нашей страной в дружественном государстве. Но устранить никак не удавалось. И тогда Отец Вселенной пригрозил, что отдаст предназначенный Генсеку орден английскому премьеру Маргарэт Тэтчер…

Такова завязка повести Юрия Нагибина «Срочная командировка, или Дорогая Маргарэт Тэтчер…». Опубликована она была впервые в одноименном сборнике, выпущенном кооперативным издательством ВТПО «Киноцентр» в 1989 году. Тираж по тем временам скромный – 15 тысяч экземпляров. Не было корочек для переплетов, и потому книга – повесть и пять рассказов – вышла в мягкой обложке. Все они за исключением документально – публицистического рассказа «О Галиче – что помнится», написаны в непривычной для Нагибина гротесково – сатирической манере.

Признаюсь, мне в то время казалось, что злободневность, публицистика – меньше всего волнуют такого писателя, как Нагибин. Обычно он либо сам присылал мне статьи, или же я заказывала для «Литературной Газеты» тексты о Тютчеве, Лескове… Блестящие литературные тексты! Новая книга полностью опровергала мои предположения, потому что была именно публицистична и острозлободневна.

– Меня самого удивляет, что в семьдесят лет я пробую что – то для себя новое, но, может, это и хорошо? – Юрий Маркович Нагибин сидел в роскошном антикварном кресле, подлокотники которого, насколько мне запомнилось, украшали резные львиные головы, в своем просторном доме в писательском поселке «Красная Пахра», смотрел на меня исподлобья и сам был похож на пожилого уставшего льва – большеголовый, с густой шевелюрой и пристальным настороженно – недоверчивым взглядом… – Возможно,– сказал он, – скоро опубликую вещь, которая удивит еще больше…

Я тогда не подозревала, что речь шла о скандальном «Дневнике», и что эта книга и в самом деле не столько «удивит», сколько произведет в литературной среде тех лет эффект разорвавшейся бомбы. «Я расстегнул все пуговицы! – скажет Нагибин четыре года спустя после нашей беседы издателю Юрию Кувалдину и передаст ему рукопись "Дневника". – Ну вот, дожил! В издательстве "Книжный сад" при жизни с "Дневником" напечатаюсь!»

Это была его Главная Книга жизни и судьбы, покаянная и откровенная, нелицеприятная и болезненная, жесткая, даже жестокая талантливая исповедь (многими собратьями по перу воспринятая как клеветническая), всколыхнувшая устои литературных куликов на болоте и разрушающая авторитеты…

При жизни напечатанной он ее увидеть не успел.

А я тогда, во время интервью в апреле 1990 года, весьма самоуверенно предположила:

– Этот, видимо, новый виток в вашем творчестве, повлечет за собой и новый цикл сатирических рассказов и повестей.