Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

В год 100 – летнего юбилея поэта (1995) из четырех детей Есенина в живых остался только самый младший Александр Сергеевич Есенин – Вольпин: поэт, философ, математик, диссидент. Живет в США, в Бостоне. Начиная с 1989 года, когда ему впервые удалось получить въездную визу в СССР, по нескольку раз в год приезжал навестить маму – Надежду Давыдовну Вольпину, пока та была жива. Мы познакомились и поговорили в январе 1996 года, когда он приехал в Москву на празднование юбилея отца и задержался, улаживая какие – то «бумажные формальности».

– На самом деле до тех пор, пока я не покинул в 1972 году страну, фамилия моя была Вольпин, я никогда от нее не отказывался. А Есенин – Вольпин – научный псевдоним. И мне всегда бывало неловко, если меня называли просто Есенин. В метрике записано: отец – Есенин, мать – Вольпин, но, когда я хотел узаконить двойную фамилию, мне сказали, что это можно сделать, только обратившись в высокие сферы МВД. Как вы понимаете, с этими людьми я не хотел связываться. И документы на выезд оформлял как Вольпин, и в Европе так несколько месяцев жил. Но когда в Париже получил эмиграционную карту в США, там уже значилась двойная фамилия. Кто постарался, я так и не узнал. Но никогда не буду сам себя именовать Есениным. Это совершенно другие ассоциации.

– Имеется в виду то, как относился Есенин к факту Вашего рождения, а затем и к Вам самому?

– Мой отец умер когда мне было полтора года. О чем тут говорить!

– О стихах. Ваших стихах, в которых – тоже поэт и тоже диссидент – Юрий Айхенвальд услышал «ноты пронзительной искренности», роднившие, как он считал, Вас с Вашим отцом, «ноты болезненного надрыва, утверждающего себя как совершенно естественное мироощущение в обществе доведенных до скотского состояния людей». Именно за стихи Вас, кажется, и арестовали в первый раз?

– Да, в первый раз меня посадили именно за поэзию. Хотя обвинение звучало так: «за антисоветскую агитацию и пропаганду». Это было в 1949 году, вскоре после окончания аспирантуры. В июне я защитил кандидатскую диссертацию по математике, в июле – за стихи – уже сидел на Лубянке.

– А что это были за стихи?

– Те самые, которых власти заслуживали.

Никогда я не брал сохи,
Не касался труда ручного.
Я читаю одни стихи,
Только их – ничего другого…
Но поскольку вожди хотят,
Чтоб слова их всегда звучали,
Каждый слесарь, каждый солдат
Обучает меня морали:
«В нашем обществе все равны
И свободны – так учит Сталин.
В нашем обществе все верны
Коммунизму – так учит Сталин».
…И когда «мечту всех времен»,
Не нуждающуюся в защите,
Мне суют как святой закон,
Да еще говорят: любите, —
То, хотя для меня тюрьма —
Это гибель, не просто кара,
Я кричу: «Не хочу дерьма!»
 …Словно я не боюсь удара.
Словно право дразнить людей
Для меня как искусство свято,
Словно ругань моя умней
Простоватых речей солдата…
… Что ж поделаешь, раз весна
Неизбежное время года,
И одна только цель ясна,
Неразумная цель: – свобода.

После ареста я написал еще около тридцати стихотворений, за каждое из которых меня еще минимум тридцать раз можно было посадить за решетку. Но давайте сразу все расставим по местам. Сейчас я могу сказать: кое – что в поэзии я сделал. Кое – что. Но это было давно. Стихов я не пишу уже лет двадцать и от литературы отошел довольно далеко. Занимаюсь математикой и философией. Причем философом ощущаю себя все – таки больше, чем поэтом, и даже больше, чем математиком.

– Ну, а сыном поэта – на разных этапах вашей жизни – Вы себя ощущали?

– Конечно, ощущал, но старался как можно меньше об этом думать. Совершенно очевидно, что отец – это одно, сын – другое. И коль скоро я мнил себя человеком творческим, то должен был идти своей собственной дорогой. И это замечательно, что мама не дала мне в детстве фамилию отца. Всякий бы меня тогда сравнивал с моим знаменитым отцом, а при чем здесь это сравнение?

– А сами Вы когда узнали, кто ваш отец?

– Еще в дошкольном возрасте. Видел на столе у мамы его книги.

– И когда Вы его почувствовали как поэта?

– Когда прочитал поэму «Черный человек». Дальнейшие объяснения мне были не нужны. До этого слышал, конечно, разные вещи, и это не было для меня чем – то важным. Дома меня направляли по пути астрономии и других естественных наук. Поэзия к этому имела мало отношения. Потом, лет в шестнадцать, сам стал писать стихи, но никогда не считал их своим основным делом.