Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Поэт Сергей Есенин Вам близок?

– Частично. Он действительно один из крупнейших поэтов ХХ века в России. Но, скажем, Блок или Гумилев имели для меня еще большее значение.

– А факты из биографии отца Вас не занимали? Литературоведческая стезя не влекла?

– Никогда. Пусть этим занимаются другие. Мне, конечно, были интересны эпизоды его столкновений с властями, загадочный вопрос его конца: было это самоубийство, убийство?..

– Вы верите в версию убийства?

– Я был удивлен, когда услышал об этом в первый раз. Но поскольку эта версия неоднократно муссировалась и даже подкреплялась правдоподобными фактами, совсем игнорировать ее нельзя. Я думаю, имело место несколько завуалированное доведение до самоубийства. Помните сцену самоубийства Алексея Кириллова в «Бесах»? Когда Петр Степанович стоял в соседней комнате и ждал: застрелится – не застрелится? И готов был ворваться и помочь. С Есениным могло произойти нечто подобное. Скажем, при жизни своей он так и не дождался собрания сочинений. Но ему могли объяснить, что если сейчас, в блеске славы, он уйдет, то все, им написанное, будет непременно опубликовано и непременно в собрании сочинений. Если же откажется, да к тому же повторит два – три дебоша, таких же, как по пути с Кавказа в Москву, жизнь его в поэзии будет закончена, а сама память о нем стерта. Могли так оказать на него давление, могли – иначе. Уж что – что, а конфеты они заворачивать умели.

Но вешался он все – таки сам. И уж совершенно не могу принять утверждение, что ему была нанесена черепная травма, что был изувечен лоб. Все это нелепость. Дpyгoе дело, кому эта нелепость понадобилась

– А что говорила Вам мама о смерти Есенина?

– Она всегда считала, что он покончил с собой при помощи веревки, но уточняла при этом, что из веревки той не была сделана петля, она была просто обмотана вокруг шеи так, что могла и размотаться. Ничего больше мама не знала.

Мы с моим старшим, уже умершим братом Костей беседовали на эту тему, и Костя, лучше знавший Есенина, считал, что он все равно бы погиб, в любом случае не дожил бы до 37 – го года, не перенес бы коллективизации деревни. Видя, куда движется страна, он мог предпочесть быстрый конец.

Конечно, мог и эмигрировать. Но он не я, это я мог, на манер Остапа Бендера воскликнуть: «Ну что ж, адье, великая страна. Я не люблю быть первым учеником и получать отметки за внимание, прилежание и поведение». Продолжайся в России догорбачевский период, меня бы сюда и калачом не заманили. А Есенин – хоть и бунтарь, хоть и дебошир – эмигрантом никогда бы не стал. Умер бы, но не стал.

– А от бурного характера Есенина передалось что – то его детям?

– Во мне, как и в нем, всегда жил дух протеста. Просто у меня это выразилось в другой форме.

– Вы говорите о вашей диссидентской деятельности? Кстати, можете ли Вы сами себя назвать истинным диссидентом?

– Исходя из определения диссидента как человека, сидящего с краю от остальных, конечно, я был диссидентом. Я просто никем другим никогда не был. Но в те времена мы себя называли «инакомыслящими». А когда наши доблестные органы стали гоняться за диссидентами, я уже успел перебывать и на Лубянке, и в психушке у Сербского, и в питерской тюремной психиатрической больнице, и в ссылке, в Карагандинской области. Имел и опыт, и необходимые юридические познания, чтобы помогать другим правозащитникам.

– У Вас был какой – то официальный статус в правозащитном движении?

– У меня просто была моя личная тема: соблюдение процессуальных правил в судопроизводстве. И, может быть, лучшее из всего, что я написал, это юридическая памятка для тех, кому предстояли допросы. Она была напечатана на машинке, и копии довольно широко распространялись. Мне рассказывали, как бесило следователей, когда подследственные грамотно сопротивлялись. «Вольпина начитались, – кривились они. – Ну, тогда с вами бесполезно разговаривать!»

– Я знаю, что бесили Вы не только следователей. Начальник Агитпропа ЦК Ильичев в каком – то из своих выступлений по поводу антисоветчины и модернизма в искусстве, говоря о Ваших стихах, назвал вас «ядовитым грибом». Что же касается официального статуса, от которого Вы открещиваетесь, то ведь именно вы вместе с В.Н. Чалидзе и А.Д. Сахаровым создали Комитет прав человека. И сами стали экспертом этого комитета.

– Правильнее сказать так: Чалидзе создал комитет, Сахаров принял в нем участие.

Я много с ними беседовал. Вот что организовал лично я, так это митинг на Пушкинской площади с требованием гласного суда над Синявским и Даниэлем.

Вместе с физиком, ныне покойным Валерием Никольским, мы назначили демонстрацию на 5 декабря – День конституции. Ведь должна конституция соблюдаться хотя бы в свой собственный день. Долго там простоять нам, конечно, не дали, но гласность суда, неудовлетворительная, но хоть какая – то, имела место. По крайней мере, суд не считался закрытым и кое – кто все – таки попал в зал суда.

– Вы тоже были на суде?