Читаем Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров полностью

Что до моих трудов в Венском университете: я уже не первый раз пытаюсь объяснять изнутри, как устроена русская поэзия, русская система поэтической речи и т.п., а также система религиозных представлений иностранным, иноязычным слушателям; меня самого это подталкивает к мыслям, которые дома мне, пожалуй, и в голову бы не пришли. Когда мы, русские, разговариваем в своем кругу, мы чего – то не объясняем ни друг другу, ни себе, даже не упоминаем, ибо оно для нас само собой разумеется; и как раз поэтому оно имеет мало шансов стать предметом рефлексии (разве что в «историософских» играх мысли, но ведь это совсем иное). А здесь я самой ситуацией принужден много размышлять именно о таких материях. Сюжет под стать классическому детективу: предмета не замечают именно потому, что он лежит на самом виду, посредине комнаты, куда в поисках не заглядывают. Чем больше я старею, тем больше у меня интереса к дурацким, к детским вопросам: «а почему, собственно…?, к само собой разумеющимся вещам, к интерпретации труизмов. А в самом деле, почему? И когда отыскиваю сносный (иногда очень длинный) ответ на вопрос, доволен собой.

У меня здесь много того, чего страшно недостает в Москве: молчания. В Москве я живу под пятой собственного телефона. Надо бросать неоконченную фразу, недодуманную мысль и бежать к нему. В том возрасте, в котором соображаешь, до чего мало осталось времени, уединение нужно; иногда – нужнее всего.

Я люблю Австрию, люблю ее почти (увы, только почти) неизбывную старомодность. Для моей сентиментальности и до сих пор, на исходе шестого десятка, что – то значит – каждый день проходить на работу мимо дома, где умер Бетховен, мимо церкви, где его отпевали, и ловить за университетским зданием силуэт еще одного дома, где тот же Бетховен одно время жил; и знать, что немного подальше лежал римский лагерь Виндобона, связанный с именем Марка Аврелия; или пройти от университета несколько сотен метров, зайти в Миноритенкирхе, чтобы полюбоваться улыбкой готической статуи девы Марии, – и вдруг услышать, что там как раз репетируют моцартовский «Реквием». Великая музыка, звучащая среди тех камней, которым она изначально принадлежит…

И есть обстоятельство настолько личное, что о нем говорить неуместно: пребывание в Вене дает мне надежду справиться с некоторыми проблемами моего здоровья.

– Студент – филолог в России и студент – славист в Австрии. Сильно ли они отличаются друг от друга?

– Конечно, отличия есть, и важные. Психология существенно формируется более свободным, предоставленным инициативе студента ходом учебного процесса; но об этом нужно говорить особо или вовсе не говорить. Очень много споров вызывает здешний порядок, предоставляющий выборным представителям студенчества участие в голосовании по всем вопросам, включая принятие на вакансию преподавателя или профессора, учебный план и т.п. Слушаешь, как они иной раз на заседании дерзят профессорам, и диву даешься; а потом замечаешь, что они, однако, при самом яростном споре ни разу не перебьют говорящего, и тоже подивишься, но уже иначе. Демократия – проблема для самой себя, это ей свойственно. (Ах, демократия… Услышишь по венскому радио, что некто предлагает «демократизировать» кайзеровскую площадь, воздвигнув на ней что – нибудь эдакое новенькое, и призовешь на голову этого демократа все соответствующие тирады Константина Леонтьева. Впрочем, и то сказать, Сталин с Кагановичем без всякой демократии крушили старую Москву, а старая Вена, в общем – то цела.) А в остальном – что сказать? И в Москве, и в Вене, и повсюду в этой юдоли слез имеется бедствие, которое Флобер назвал лексиконом прописных истин; но варианты этого лексикона – в разных местах разные. Впрочем, тип человека, не понимающего ровно ничего, но знающего все умные слова, «на всех стихиях» один и тот же. А в остальном – не существует ни венского студента, ни московского студента вообще, и тут, и там есть живые люди, различия между которыми больше, чем расстояние между обеими столицами.

– Есть ли у Вас возможность, помимо преподавательской работы, заниматься собственным творчеством?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное