Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Как и большинство профессионалов, я считаю, что каждый должен заниматься своим делом, поэтому ни в планах, ни в желаниях у меня нет – написать книгу или заделаться актером. Если когда и пою свои песни как автор, то это вполне естественно. А вот по поводу неисполненных желаний… У меня есть одно произведение, которое я мечтаю когда – нибудь представить публике – это цикл музыкальных баллад на стихи Бориса Поплавского. Был в русской эмиграции 20 – х годов такой поэт, малоизвестный, примыкавший к Серебряному веку. Он для меня стал открытием. На книжку его я набрел случайно: познакомился в Германии с переводчиком стихов Поплавского на немецкий язык. Первое впечатление было, что все это символизм и манерность, родственные Игорю Северянину. Однако стихи запали мне в душу и почему – то никак не отвязывались. Я это к тому говорю, что совпадение случилось с музыкой. Когда стал писать музыку, понял, что это только на первый взгляд стихи близки к северянинским (я пытался перечитывать Северянина, найти и у него что – то для себя: ничего не вышло). А у Поплавского есть некая внутренняя драматургия, что – то очень глубокое и пронзительное, тронувшее меня и позволившее сделать его баллады музыкально – самостоятельным произведением. Цикл этот мне очень нравится, я иногда что – то из него сам исполняю. К тому же, полагаю, это произведение заняло определенную жанровую нишу, которая сегодня еще пустует. Надеюсь, со временем оно найдет своего слушателя.

– А как складываются отношения с певцами? Какие требования вы к ним предъявляете? Это должна быть душевная близость, особое взаимопонимание?

– Просто должны быть хорошие человеческие отношения. А в профессиональном плане прежде всего ищу совпадения песни и характера певца.

– Нет желания снова уехать куда – нибудь в другие страны поработать?

– Я уже приехал. Уезжал и приехал. И понимаю, что работать – в любом жанре, в любом музыкальном направлении – я могу и хочу только здесь.

Лазарь Флейшман: «Мне хотелось бы, чтобы между мной и эпохой была дистанция…»

Профессора Стэнфордского университета Лазаря Флейшмана, знатока и исследователя творчества Бориса Пастернака слушать можно бесконечно – у него приятный голос и правильная русская речь, не обремененная модными словечками и «крылатыми» выражениями последних десятилетий, которые даже самый интеллигентный и образованный современный россиянин нет – нет да и вставит в разговор. У профессора Флейшмана подобного искушения нет: он, хотя и родился и вырос в Стране Советов, уже более трех десятилетий назад покинул ее пределы и с тех пор преподает русскую литературу за рубежом, а на бывшей родине бывает только наездами. Но знатокам и любителям творчества Пастернака ученый хорошо известен. Его дилогию «Борис Пастернак в двадцатые годы» и «Борис Пастернак в тридцатые годы» часто называют «лучшей биографией поэта и самым значительным образцом жанра научной биографии вообще». Он – автор вступления к 11 – томному полному собранию сочинений поэта, монографии «От Пушкина к Пастернаку. Избранные работы по поэтике и истории русской литературы» и многих других произведений. В Стэнфорде Флейшман редактирует известную в литературной среде славистическую серию Stanford Slavic Studies.

Наш разговор проходил в июне 2008 года на кафедре славистики Стэнфорда, расположенной в одном из крыльев старого и величественного здания в испанском стиле, построенного позапрошлом веке. И сам университет, и природа, его окружающая, удивительно красивы. А многовековые секвойи вместе с причудливыми пальмами до сих пор определяют стиль жизни студенческого городка. Мой муж, работающий в этом же университете, говорит, что буквально на каждой кафедре, в каждой лаборатории Стэнфорда есть свой собственный нобелевский лауреат, остальные же, в худшем случае, – просто выдающиеся ученые. И, разумеется, среди них есть выходцы из бывшего СССР.

Услышав от меня, что в Москве, в Театре у Никитских ворот поставили спектакль «Слепая красавица», мой собеседник удивился:

– Но ведь Пастернак эту пьесу не закончил… Мне кажется, она представляет интерес скорее для исследователей, чем для широкой публики…

– И сделан сразу по трем его незаконченным пьесам, – уточнила я. Как Вы считаете, почему в конце жизни поэт вообще взялся за драматургию, жанр, который до того момента был ему не близок?

– О спектакле, которого, к сожалению, не видел, судить не могу, но попытка сделать из незаконченного нечто законченное достойна уважения.

– А почему Пастернак решил обратиться к драматургии?

– Думаю, технические задачи построения диалога представляли для него в поздний период особую трудность и потому особую притягательность. Недаром он пытался воссоздать язык ушедшей эпохи, 19 века, с его чертами, исчезавшими или исчезнувшими в советское время. Отсюда и появление в репликах его персонажей такого русопятского, что ли, языка.