Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Однажды мне тоже довелось быть участником такой выгрузки. Пароход разгружался с помощью кранов. Площадка, подвешенная на тросах, опускалась в трюм, там наши товарищи грузили на нее ящики. По сигналу площадка поднималась наверх, и крановщик поворачивал ее на берег. В трюме, как правило, находились только пленные. Немцы туда спускаться не решались. Наши товарищи получали полную свободу действий — вскрывали ящики и смотрели, что к чему. Наиболее ответственные детали вынимали и выбрасывали в море через иллюминаторы. А что значит, если из комплекта выбросить какую-либо деталь? Это значит, что собрать и привести в действие пушку или какую-либо аппаратуру нельзя.

Во время разгрузки кран часто заедало. Там, наверху, на кране тоже сидел наш друг норвежец. Он хотел помочь великой Германии так же, как и мы. Поэтому и кран его часто «заедало». Пока исправлялся кран, нас заставляли производить разгрузку вручную. Одни подавали ящики из трюма, другие выносили их на пристань. Времени, конечно, для такой разгрузки требовалось в десять раз больше. Возле рубки стоял капитан-норвежец, курил и наблюдал за работой. Как только наблюдающий за работой немец уходил на пристань посмотреть, как идет ремонт крана, капитан судна манил пальцем грузчика с поклажей к себе за рубку и жестом показывал: «За борт!» И ящик летел в море. Меня он тоже пригласил за рубку, и я с величайшим удовольствием «разгрузился за борт». Так и шло — ящик на пристань, два в море.

В конце разгрузки мы получили от капитана премию за «хорошую работу» — несколько буханок хлеба и копченую рыбу.

Этот капитан пользовался у нас хорошей репутацией, но, к сожалению, я запамятовал его фамилию.

Самым активным «грузчиком» на пристани среди нас был член нашего подполья Костя Водопьянов. Он работал бригадиром, и так активно, что я иногда удерживал его, чтобы не подвести всю бригаду — 30 человек — под расстрел.

На западное побережье Норвегии немцы завозили не только прицельные приспособления, но и крупные орудия. Выгружали их где-то на пристани, а затем на специальных тележках тракторами вытягивали на гору. Одну из таких пушек калибра 380 мм, снятую, по слухам, с поврежденного линкора «Тирпиц», два трактора тащили в гору мимо нашего лагеря. На крутом подъеме и на закруглении тракторы застряли. В это время с работы возвращалась бригада Строеньева — 30 человек. Трактористы что-то крикнули конвойным. Наша бригада поняла это как просьбу о помощи. Ухватились наши ребята за тело орудия и стали «помогать» тракторам, да так ловко, что пушка, слегка продвинувшись, еще более накренилась и… загремела в ущелье, увлекая за собой тракторы и трактористов. Конвоиры растерялись, не зная, что делать. Строеньев им посоветовал: «Шнель нах хаус» (скорей домой). Конвоиры поняли его команду и погнали бригаду в лагерь бегом, приказав никому ничего не говорить.

В тот же вечер Строеньев пришел ко мне и рассказал, как они «помогли» тащить пушку. Но сам был напуган:

— Что же теперь будет, товарищ майор?

Я с нарочитой строгостью ответил:

— Когда ты пушку валил в ущелье, ты спрашивал меня? А теперь умей сам отвечать за свои действия.

— Товарищ майор, ей-богу, мы не виноваты. Она сама, дура, туда свалилась.

Я засмеялся.

— Ну хорошо, — говорю, — я тебе верю, а как гестапо?!

Я посоветовал то же самое, что и конвойные, — молчать.

В ту ночь я почти не спал, прислушивался, что делается на дороге и в немецком городке. Всю ночь там слышался гул машин и раздавались голоса немецких солдат, но нас не потревожили. Утром при выходе на работу мы видели: внизу, в ущелье, лежало тело орудия, зарывшись казенной частью глубоко в землю. Майор Шевченко, шедший со мной рядом, хитрый хохол, умеющий тонко пошутить и сохранять при этом очень серьезный вид, толкнул меня локтем и спросил:

— А как ты думаешь, зачем эта дура туда угодила?

— А черт ее знает. Может, немцы на парашюте ее туда сбросили?

— Ты очумел, майор. Тысячу пудов на парашюте?

Я промолчал.

Пушка валялась на дне ущелья около двух месяцев. Для ее подъема немцы привезли несколько подъемных кранов, домкратов и с большим трудом выволокли ее оттуда. Но стрелять из нее так и не пришлось — кончилась война.

В этом лагере мы также чувствовали дружескую руку норвежского народа. Можно прямо сказать, что норвежцы спасли нас от голодной смерти. Сами испытывая острый недостаток продовольствия, они систематически оказывали нам весьма существенную помощь продовольствием. Причем оказывали помощь с опасностью для своей жизни — фашисты ведь за это расстреливали.

Методы передачи продуктов были такими же, как и на острове Фиэль. На месте работ мы находили пакеты с продуктами (хлеб, картошка, рыба). Особо широко развернулся здесь «товарообмен». Наши нехитрые поделки мы меняли на продукты. К месту работ подходили женщины и дети, просили совершить «обмен», обещая при этом некоторую долю солдатам. Солдаты охотно разрешали, но и здесь весьма удивлялись, как это норвежцы за плохонькую шкатулку отдавали две-три буханки хлеба, и опять говорили: «Фильдум!» (дурак).