Я принес вам огонь!

Казалось бы, какое дело как именно льется вода с неба?

О, нет! Начало «мокрого сезона» означало, что навигация в Канаанском море[52] свелась к минимуму, потому что превратилась в лотерею. И когда метрополия все же получит ввести, спешить с подкреплениями они не станут.

Будущую армию придется со всей осторожностью «тащить» к побережью Протектората «короткими перебежками» от порта к порту, от одной надежной гавани к другой. Корабли станут проводить в открытом море не больше половины дня, чтобы не потерять их в почти «обязательном» вечернем шторме.

Так что стоило небу убедительно потемнеть, уже на следующее утро Союзная армия обрушилась на канаанское пограничье. К вечеру того же дня — пылала вся южная часть долины Митаньи на половину дня пути от реки, не смотря на 80–90 % влажность воздуха и разрозненные, но яростные попытки сопротивления.

У нападающих было настолько подавляющее преимущество в силах, что рейдовые отряды просто сметали даже неплохо укрепленные усадьбы. Действительно, что может сделать даже пара-тройка опытных воинов и дюжина или больше крестьян, против сотни или двух готовых к бою бойцов.

Всего племена Полуденного нагорья собрали около 8,5 тысяч воинов. Подгорные кланы, кстати, тоже выставили ополчение почти в 450 человек, под предводительством трех военных вождей (Приложение 4).

Поначалу прогнозы звучали едва ли не вдвое скромнее, но как оказалось, полученный выкуп и тут изрядно подыграл планам организаторов похода. Он неожиданно разжег желание пограбить и в семьях, до этого момента совершенно искренне не собиравшихся рисковать своими мужчинами.

Но армия уже уходила, и тогда такие вот «осторожные», срочно принялись суетиться, в поисках того, к кому же именно присоединяться. Тем более что почти во всех местных сообществах был выбор.

Только Люди Равнины смогли вставить отряд под предводительством общего военного вождя. Да и то лишь потому, что у них единственных правил князь-тойон, подобный фризским ярлам[53]. И дело тут в самом образе их жизни.

Люди Равнины все еще предпочитали кочевать вслед за стадами, имели всего один — не самый крупный город-крепость, — да и владения их были не так уж обширны (просто из-за того, что сравнительно ровный кусок местности на юго-востоке Полуденного нагорья был сам по себе не очень большим). Все это не позволяло дробить силы, потому что с любым врагом приходилось биться, вместо того, чтобы попробовать спрятаться или убежать.

В остальных местных сообществах, даже если и выбирали какого-то единого предводителя, то по уровню власти он находился ближе к фризским «танам»[54]. Выполнял функции скорее третейского судьи и арбитра в спорах, чем и впрямь полноценного властителя. Из-за всего этого каждый клан даже внутри одного сообщества, старался выставить бойцов под своими собственными знаменами.

Так что когда идея присоединиться к будущей войне набрала неожиданную популярность, «передумавшим» пришлось срочно искать вождя поудачливее. И некоторым пришла похожая и довольно логичная мысль:

«…Ага, — прикинули они, — собственный отряд выставить не можем. Три-пять-десять-даже два десятка воинов, ну какая это армия? Кого они сумеют победить… Но даже в отряде какого-нибудь „своего клана“ — кем мы будем? Едва ли не слугами. Они станут поручать нам самую неблагодарную и опасную работу, делить не в нашу пользу добычу… Конечно, присоединиться к ополчению других племен мы не можем. Хотя вон у них — орел! Ни один набег не провалил! Но с вот этими мы когда-то бились, а вот с этими даже „кровная месть“ еще сохранилась. Как же быть?! Как же быть… О, а почему бы тогда…»

В общем, к канаанской границе вдобавок к собственным — треверским воинам, — у Игоря образовалось приличная «группа поддержки» из местных. Многие из «попутчиков» не имели за душой ничего кроме какого-нибудь плохонького копьеца, легкого, чаще всего плетеного щита, да надежды пограбить, и редко отличались воинскими умениями. Но это не стало препятствием для дружбы.

Еще древние греки были уверены, что гоплиту достаточно уметь ходить в ногу и правильно выполнять команды. А для всего остального хватит и чисто инстинктивного умения владеть копьем, свойственного любому человеку.