Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

В Ломянках была рощица, а вокруг немецкий поселок. Там мы встретились с группой Арона [Карми]. Они вышли 29 апреля. В этой роще можно было только сидеть, если бы встали – нас бы увидели.

Как долго вы пробыли в этой роще?

Думаю, что две недели или около того, а может, полторы.

Все, кто вышел из канализации 10 мая, оказались в лесу?

Нет. Марек и Цивия в лес не пошли. Они прятались на арийской стороне.

А вы хотели идти в лес?

Да. Мы потом партизанили в вышкувском лесу. Но через полгода я заболела и вернулась в Варшаву. Когда в 1944 году вспыхнуло Польское восстание, я в нем участвовала.

Пожалуйста, расскажите об этом.

Я была в бункере на Желязной, 44. Мы вместе с Мареком и другими хотели присоединиться к восстанию. На Желязной встретили польского офицера из АК, хотели сражаться вместе с ними как еврейская группа, но они не согласились…

И что вы решили?

Каждый пошел воевать на свой страх и риск.

У вас было оружие?

Да, но не от АК. У меня свое оружие было. Мой муж Якубек был на баррикадах, а мне поручили полевую кухню. Так что были мы на Желязной, на Твардой, на Топель и на Тамке, а потом долго на Варецкой.

«Мы» – это кто?

Мой Якубек, я и двое повстанцев, которые сейчас в Канаде, – Бронек [Шпигель] и Халина [Белхатовска]. Еще с нами были мать с дочкой. Обе пережили войну. Дочка живет сейчас тут, в Израиле.

После восстания вы снова уехали из Варшавы?

Нет. После восстания мы спустились в подвал. Сперва были на Шлиской, позже на Сенной, 38 или 39. А потом снова сбежали в канализацию потому, что кто-то ломился в наш бункер. Мы-то думали, что немцы, а это были евреи, которые о нас знали и хотели нам сказать, что Варшава свободна. Но мы боялись, что немцы пришли, и ночью спустились в канализацию. А потом я ходила по развалинам, со мной пошла еще одна женщина, Фалькова, она сейчас живет в Канаде. Мы хотели услышать от поляков, никак не могли поверить, что Варшаву освободили.

То есть вы были в бункере с конца восстания до января.

До 22 января 1945 года.

А почему после восстания вы не вышли из Варшавы вместе с варшавянами?

Потому, что евреи опасались идти со всеми – мы боялись и немцев, и поляков.

Сколько человек было в бункере на Шлиской?

Тридцать два.

Все евреи?

Да. Этот бункер нашли, из него очень немногие остались в живых. Убивали прямо на развалинах. В следующем бункере нас пряталось десятеро. Я была там с Якубеком, моим мужем, и с Пниной Гриншпан.

В каком году вы уехали из Польши?

В 1945-м, в марте.

Куда?

В Румынию. Мы выехали группой – Пнина с Хаимом [Фримером], Казик с той журналисткой [Иреной Гельблюм] и я с мужем.

Эта журналистка вернулась в Польшу?

Да, в 1947-м. Она не могла тут акклиматизироваться. Очень хотела учиться.

Когда вы приехали в Израиль?

С марта до октября мы пробыли в Бухаресте, потом через Констанцу в Израиль. Прибыли 26 октября.

Замуж вы уже тут вышли?

Нет. Мы поженились еще в лесу. Сорок четыре с половиной года вместе. Всю геенну вместе прошли. Когда муж писал свою книжку[97], я ее на машинке перепечатывала. Билась за каждую подробность потому, что Якубек был такой dugry, то есть искренний, прямой, он хотел писать только правду, даже если эта правда не очень приятная. Он твердил, что не должен ничего менять – история всех рассудит. А вот, например, Антек [Цукерман] был против этого. Он говорил, что погибшие не могут себя защитить, поэтому так нельзя.

И вы бились с мужем, требуя, чтобы он о каких-то фактах умалчивал?

Когда перепечатывала, не раз немного сглаживала, но он был очень дотошный, читал каждую страницу и не соглашался на мои изменения.

То есть книга вышла такой, какой и была написана?

Да, безусловно!

Когда ваш муж ее писал?

Когда мы были на арийской стороне, к нам пришел Антек, принес каждому – нас было четверо: Якубек, Халина с Бронеком и я – ручку и сказал: «Это вам подарок от меня в годовщину выхода из гетто. Пишите обо всем, начинайте прямо сейчас». Якубек тогда делал заметки, а как приехали в Израиль, писал вечерами, после тяжелой работы. Много лет писал, а потом книга очень долго лежала в Лохамей га-Гетаот[98]. Ее не хотели издавать.

Почему?

Не знаю, видимо, была какая-то причина. Догадываюсь, но наверняка не знаю.

Она вышла после смерти Ицхака Цукермана?

Нет, после смерти Цивии [Любеткин].

Спасибо вам.

Тель-Авив, май 1989 и октябрь 1999