Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

Разумеется. Ну и молилась дома по праздникам. У нее был такой красивый молитвенник, в кожаном переплете, с застежкой из сло-новой кости. Разумеется, ни о какой кошерной кухне, ни о чем подобном у нас и речи не шло. Есть о моей бабушке одна смешная история. В Пасху, значит, она не ела хлеба. В этом до жути некошерном доме, в котором на столе лежали хлеб и маца, бабушка ела исключительно мацу. Вот только… ела она ее с маслом и ветчиной!

А мамин отец?

Я его не знала. Он трагически погиб, кажется, в 1914 году. Был купцом, держал крошечную фабрику, на которой шили голенища, вел какие-то дела в России. Поехал по делам в Россию – и не вернулся. Извозчик его убил и ограбил. Знаю, что извозчик забрал у него большой бумажник со всеми векселями, а это было целое наше состояние. Поэтому мама вынуждена была прервать курс медицины в Сорбонне, вернулась к бабушке и начала работать. Позднее закончила биологический факультет. А что до ассимиляции, это, знаете ли, неточное понятие.

Давайте немного об этом поговорим.

Конечно. Сейчас ассимиляция понимается так, будто эти люди отошли от еврейства. Нет, это неправда. Тут, скорее, можно говорить о внешней ассимиляции – об ассимиляции костюма, языка, они ведь все говорили по-польски. Но это вовсе не отменяло того, что они были евреями.

И осознавали себя евреями.

Абсолютно так, абсолютно! Огромный слой интеллигенции ни на миг не переставал чувствовать себя еврейской интеллигенцией. Среди них были сионисты, были те, кто во всем, кроме вопроса о языке, соглашался с бундовцами: да, мы здесь у себя дома, мы равноправные жители этой страны.

Вы не могли бы подробнее описать, в чем, кроме признания собственной обособленности, состояло осознание себя евреями?

Нет, это не было признание собственной обособленности! Вы думаете, если кто-то считает себя поляком, он тем самым осознает свою обособленность? Это моя собственная культура, существующая рядом с такой же моей польской культурой. Я молюсь в другом месте, не соглашаюсь с тем, что Христос был Богом. В представлении евреев он был еще одним пророком. Будь он Мессией, мир был бы спасен. Но этого не случилось. Кто-то может быть евангеликом, кто-то – греко-католиком.

То есть это прежде всего различия в вере?

Не только. Различия традиций, культуры.

Но традиция, культура, по крайней мере еврейская, вырастает из религии, веры.

А я знаю? Вряд ли… Я говорю о тех, кто полностью освободился от религии. А евреи в большей степени, чем другие народы, порвали с религией. Так вышло по необходимости. Сохранить религию было все равно, что остаться в культурном гетто. Но не стоит думать, будто все эти люди становились неверующими. Смешно звучит, но большинство так называемых ассимилированных раз в год ходили в синагогу.

В какую школу вы ходили в Варшаве?

Я ходила в еврейскую школу, обучение шло по-польски, но мы учили иврит. Перед войной начальной школы не было, только восемь или девять классов гимназии. Это была скорее сионистская, светская гимназия, религию нам не преподавали.

Вы учились в Иегудии, женской гимназии, в которой была директором ваша мама?

Да. Восемь часов иврита в неделю: четыре часа литературы и языка и четыре часа еврейской истории, в том числе история религии. То есть настолько, насколько это было возможно, я росла в кругу еврейской культуры.

В Варшаве тогда было много еврейских школ?

Вы знаете, много, очень много. Погодите, что я помню? Калецкая, Поснерова, Прилуцкая, Иегудия, Хавацелес… Ну и мужские – Купеческого общества, Хинух, Лаор… Еврейских школ было около десяти.

Эти школы были государственные?

В Варшаве две женские школы и, кажется, две мужские были государственные. Остальные – частные. Иегудия содержалась за счет ежемесячной платы за обучение.

Как долго ваша мама была директором этой школы?

Двадцать пять лет. Сначала это была школа-четырехлетка на Дзельной, потом получила права государственной гимназии.

В 1934 году вы закончили школу и начали изучать медицину в Варшавском университете. Каково было учиться в Варшаве между 1934 и 1939 годом?

Вы знаете, это было некое потрясение. Поймите, я уже говорила об этом: несмотря ни на что, наше окружение было исключительно еврейским. Несмотря на глубокую связь с польской культурой – с литературой, с театром. Мы не сталкивались с бытовым антисемитизмом, по крайней мере до моей учебы в университете.