Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

Это был вполне приличный человек, хоти и не самый умный – написал на редкость глупую книгу[216]. Как врач может написать книгу и вообще не упомянуть о больнице? Но он был и в самом деле пристойный. А то, что служил полицейским врачом[217], еще ничего дурного о нем не говорит. У меня есть личные причины быть ему благодарной: когда забрали на Ушлаг мою мать, он был единственным, кто осмелился туда пойти. Пошел в пять утра. Вот только уже было слишком поздно. Их сразу погнали в вагоны.

Это было 30 июля?

Ее забрали 29-го, а Маковер туда пошел 30-го утром.

Из дома забрали?

Из дома, из дома. Я была тогда в больнице.

И больше ничего вы о ней не слышали?

Нет. Знаю только, что их сразу погнали в вагоны. Я всю ночь искала, кто бы туда пошел, кто бы позвонил, кто бы хоть что-нибудь сделал, кто мог бы…

А сами вы не могли…

А что я могла?

Никого не удалось найти раньше?

Нет. Люди боялись… Я попросила одного довольно известного человека, но он боялся. Пробегала полдня, всю ночь… Впрочем, это ничего не дало – их сразу повели в вагоны.

И как вы узнали…

Просто пришла домой, а там никого не было.

Они заблокировали улицу?

Улицу, улицу! И осталась записка: «Мед оплачен, боны[218] потрачены. Не делай никаких глупостей. Целую вас». Мед оплачен, боны вырезаны… У меня есть эта записка.

Улица. Рынок Рожицкого в Варшаве (?)

Но вернемся ко времени вашей учебы. К реальному столкновению с антисемитизмом.

Простите, но я училась во время «закона о скамьях»[219]. Вам этого достаточно?

Давайте об этом поговорим. Сколько евреев было на вашем курсе?

Существовала процентная норма[220]. Принимали только десять процентов. То есть на двести тридцать или сорок человек было двадцать евреев. Помню, как выбирали старосту курса. Правда, эндэками были у нас не всех, но их было достаточно много, чтобы старостой стал эндэк. Именно этот человек позднее очень изменился. Это был сын профессора Лота, Фелек Лот. Но тогда он был погромщик, бандит. В принципе, мы вообще не имели дела с поляками.

То есть польская сторона избегала какого-либо общения?

Абсолютно так, абсолютно.

Вам довелось испытать на себе прямую агрессию?

Агрессия появилась позже, а тогда была только разница. Например, на практике у профессора Лота, в прозекторской, евреи получали один труп для препарирования на троих, а поляки – один на двоих, потому что евреи не поставляют достаточно трупов. Не говоря уже о мелких гадостях вроде «О, Хайка пошла!» или тычков. Но уже в мой первый год, весной, евреев стали бить. Эти забавы всегда начинались весной. Бог его знает почему. Кажется, какой-то польский студент во Львове погиб во время тамошней заварухи[221]. Вот и отмечали годовщину его смерти.

Как это выглядело?

Били даже в учебных аудиториях. А чаще всего банды собирались в университетском дворе и поджидали еврейского студента, который шел на занятия.

Еврейские студенты защищались?

Конечно. Мне побоев не доставалось, а вот моя ближайшая подруга получила по башке. Ну и каждый год, весной, закрывали университет. Половину третьего семестра мы вообще не ходили на занятия. Так и учились. Потом, когда я была, кажется, на третьем курсе, началось «скамеечное гетто». В один из дней собрали у нас зачетки, а когда вернули, в них стоял фиолетовый штампик: «Место в нечетных рядах». Ну мы и не садились до самого конца учебы. Были только две аудитории, где мы учились сидя, – на психиатрии у профессора Мазуркевича, который не позволил нумеровать скамьи, и у профессора Михаловича, он сказал: «Я сенатор Речи Посполитой, и никакой чиновник мне указывать не будет!» Разумеется, выбили ему в клинике окна. Ну и пара преподавателей еврейского происхождения стояла вместе с нами. Была такая доктор Рихтер. Пришла как-то на лекцию, увидела, что половина студентов стоят, и говорит: «Садитесь, пожалуйста!» К ней подошел кто-то из наших, показал зачетку, и она встала со словами: «Ко мне это также относится».

И не было польских студентов, которые встали на вашу защиту?

Если и нашлось человек тридцать, то хорошо. Знаете, кто это был? Прежде всего коммунисты. Была группа студентов, которых исключили в Познани, среди них – Хелена Вольф. Они упрямо стояли с нами. Было еще несколько, хотя и немного, демократов.

А какие-то личные контакты с поляками были?