“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

У вас, наверно, дома без меня развал – кто печку топит и ведро выносит?

20-го во второй половине дня я буду в Ашхабаде, если поезд не опоздает еще сверх уже имеющегося опоздания. Ты мне обязательно дай телеграмму – до востребования, – как у вас дела, с тем чтобы я получил ее в Ашхабаде не позже 25/i.

Тотика я прошу вести себя дома, в школе и на улице так, чтобы это было похоже, что он сын Платонова и по-хозяйски замещает отца во время его отсутствия.

Если я узнаю, что он вел себя скверно, учился лениво, тогда у нас дружба пойдет врозь. Я для него стараюсь, так пусть он не хулиганит.

Если же Тотик там без меня ведет себя хорошо, с матерью не дерется, учится хорошо, то я, как приеду, сделаю ему такой подарок, которого он еще никогда не имел, и буду ходить с ним гулять по кино десять дней подряд.

Пусть он привыкает побольше читать, тогда никогда ему скучно не будет.

А ты, Муся, занимайся лучше по-французски дома, возьми учителя, надолго с Тотиком не разлучайся.

Ну, до свиданья, самые дорогие мои, целую вас обоих долго и крепко, обнимаю и скучаю по вас.

Андрей.

За Арысью[678], под Ташкентом, 18/i, 7 ч<асов> веч<ера>.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 515–516. Публикация Е. Роженцевой.

[192] М. А. и П. А. Платоновым

20 января 1935 г. Ашхабад

Ашхабад, 20/i, 9 ч<асов> веч<ера>.

Дорогая Маша и Тотик!

Я только приехал, 2 часа назад. Поезд опоздал на 18 часов из-за морозов и снегов.

Я сижу в номере гостиницы. Из окна вижу горы Копетдага, на них снег, над ними ночной свет луны, серебрящиеся облака. Опять я все это вижу, как 10 месяцев назад, как будто я сам участник “Такыра”[679].

Виделся сейчас только с Рабиновичем[680] и некот<орыми> другими (писателями). “Такыр” они очень одобряют, но, по-моему, не вполне (и далеко не вполне) понимают его. Сказывается просто отсутствие квалификации. Но это мне все равно. Встретили меня внимательно и приветливо, но довольно сдержанно. Просто у здешних людей много есть своих дел и забот. Но ведь я не очень избалован такими вещами, это пустяки.

В конце концов, я здесь совершенно одинок. Абсолютно. Глубокая грусть, подобная здешней тишине гор и пустынь, охватывает меня. Сказывается, конечно, и дорога, которая зашатала меня. Но ты почему-то мне кажешься такой далекой, как будто я обратно тебя никогда не достигну. И действительно, я очень далеко нахожусь, здесь медленно тянется время. Стараюсь занимать себя работой, и в вагоне сколько возможно занимался ею. Но беспокойство за вас обоих никогда не оставляет меня, и неподвижность, в которой я нахожусь всего несколько часов, уже тяжко гнетет.

В Ашхабаде я думаю пробыть 5–6 дней, после чего тронусь в путешествие, а потом – после путешествия – поеду в Воронеж или Ленинград, не знаю сам, как решить.

Здесь лежит снег, но днем светило ясное солнце и снег, наверно, завтра растает.

Ну, будьте здоровы, целую и обнимаю вас обоих.

Андрей.

Тотик, ты там гляди!!

Муся!

Фельдману (“30 дн<ей>”)[681]посылаю одновременно подстегивающую открытку, чтоб он скорее перевел деньги на сберкассу ГИХЛа. Дней через 7–8 ты (Тотик знает где) зайди туда и спроси, имея на руках мою доверенность и профбилет. А про меня скажи, что я уехал и, стало быть, деньги должна получать ты. Фельдману я пишу также о пьесе. Возможно, что он зайдет к тебе для подписания договора. Вообще я стараюсь и помню о всех своих оставленных делах и веду их при помощи корреспонденции.

Твой Андрей.

Тотик?

Дай отчет в письме – куда ты истратил деньги, которые я тебе подарил? Не ври только.

Впервые: Волга, 1975. С. 169 (фрагмент, с датировкой: 1936). Печатается по: Архив. С. 516–517. Публикация Е. Роженцевой.

[193] М. А. Платоновой

21 января 1935 г. Ашхабад

21/i, 8 ч<асов> веч<ера> (6 ч<асов> по московскому), Ашхабад.

Дорогая моя Муся!

Только это у меня и осталось – писать тебе письма и вспоминать о вас обоих.

Я живу здесь плохо во всех отношениях. Мне совершенно даже некуда пойти, я все время один. Сегодня искал Эйхенвальда, но забыл, где он живет, так и не нашел. Тут рано темнеет, электрическая станция еще не пущена, у меня в номере горит маленькая керосиновая лампа, и я при ней пишу это письмо.

Снег сегодня стаял. Горы стоят темные, лишь на верху их белеет снег. Ночь еще очень долга, и у меня к тому же бессонница, несмотря на утомление дорогой. Тотика, конечно, нельзя было бросить в эти условия, но как было бы мне нескучно и хорошо с ним. Ты для меня хорошая жена, хотя у нас у обоих с тобой есть крупные недостатки, но они все же меньше достоинств нашего брака, поэтому он и существует.

Я здесь стараюсь спешить работать, в том смысле, чтобы найти, открыть что-либо действительно стоящее, годное как косвенное сырье для пьесы. Но всегда надо больше рассчитывать на себя, чем на внешний материал. Пока ничего ясного еще не нашел, но это ведь всегда бывает так у меня: я нахожу нужное неожиданно и часто не тогда, когда ищу.