Я решил стать женщиной

- Я не знаю, что с тобой делать: Ладно, звони мне, если что. Я заеду после выходных, - я её поцеловала и уехала.

Я поехала в студию, и сразу позвонила Вике, моей сестре, в Нью-Йорк. Нажаловалась на маму, что она не ложиться в больницу, рассказала о том, что сказал Тугов. <Сейчас я ей позвоню и перезвоню сразу тебе>, - сказала Вика и через полчаса она мне перезвонила.

- Я не знаю, как ей ещё объяснять. Я час её уговаривала, она заладила одно и то же - <после праздников:>. Я поругалась с ней и бросила трубку.

- Так ляжет она или нет? - уточнила я.

- Нет, сказала, не ляжет, - и я увидела, как моя сестра в Нью-Йорке беспомощно развела руками.

- Тьфу ты, чёрт! - выругалась я. - О-о-х: Что делать?

- Ладно, буду ещё звонить ей. Постарайся её убедить.

- Как!? Тугов не только сейчас звонил и напугал так. Он уже давно маме говорил, что ей надо в больницу. Я несколько месяцев её уговариваю. А то ты не знаешь! - я тоже развела руками.

Я попрощалась с Викой и надолго уставилась в окно. В мамину смерть я не верила, хотя понимала, что в больницу маме срочно надо ложиться. Один раз её удалось уговорами и различными давлениями заставить туда лечь. Это была больница в Пехотном проезде. Но в ней не было лекарств, в ней не было даже обыкновенного димедрола, нормальных условий там не было тоже, обыкновенная грязная совковая больница, в которую заходишь с опаской и брезгливостью. Мама дала мне список лекарств, которые нужно было купить. Димедрол в инъекциях в аптеке не хотели давать, я долго объясняла, что в больнице его нет, а рецепты в больнице не дают, тогда бурча, пожилая женщина-провизор всё-таки дала мне его в аптеке на улице Рыбалко. Но режим и щадящее питание делали свое дело, за неделю мама стала чувствовать себя лучше. И: это отделение в больнице закрыли на ремонт. После этого убедить её лечь еще раз в больницу уже никому не удавалось.

Я подъехала к подъезду. Я ещё на что-то надеялась. Может быть, мама разыгрывает меня, может быть, она специально попросила Инну Ивановну позвонить, чтобы я приехал. Мы поругались с мамой, не буду писать о причинах, больница только одна из них. Тогда они мне казались справедливыми, тогда мне казалось это правильным. Я ей поставила ультиматум, - приеду только затем, чтобы отвезти в больницу. Звонила я ей каждый день, но подло и упрямо не заезжала, требуя её согласия на немедленную её госпитализацию. Может быть, мама жива-здоровехонька и просто хочет меня увидеть?

Я вошла в квартиру. Дверь открыта - никого нет. Заглянула в <большую> комнату - пусто, сердце замирает, иду через кухню в маленькую комнату. Смерть: Она опять была здесь. Я остановилась в дверях, опять страх и растерянность: и вопрос - <Почему?: Почему?: За что?:>

Мама на разложенном много лет назад диване, его никогда не собирали в этой комнате. Задранная ночная рубашка, трусы спущены: Я всегда не понимала значения этого действия, - зачем скорая помощь при осмотре мертвых их снимает, ещё больше не понимала, почему они без уважения к умершим оставляют их спущенными: небрежно, некрасиво, не оставляя возможности покойному выглядеть достойно. Подхожу, одеваю трусы, опускаю ночную рубашку. Рот открыт, кончик языка выглядывает. Вспоминаю, что бабушке после смерти, чтобы не открывался рот, обвязывали голову платком под челюстью, говорили, что если труп закоченеет, будет трудно его закрыть. Делаю то же самое. Пытаюсь завязать платок кругом, одновременно пытаюсь убрать язык в рот. Ничего не выходит: Потом всё-таки удается, но вся моя забота уже никому не нужна: <Поздно, слишком поздно спохватился ты, сын:>

Мама лежит безучастно, форточка открыта и тело холодеет. Накрываю маму одеялом, целую, сижу рядом. Боль и растерянность: боль и растерянность: Приходит Инна Ивановна, пересказывает, что я уже и так знаю: она пересказывает, пересказывает: Меня не интересуют подробности, я не слушаю и не слышу, я наедине с мамой: Смотрю на неё, держу её за руку, последние минуты, когда мы рядом: Чувство вины перед ней растет, разрастается, заполняет всю мою душу, чувство вины перед мамой останется теперь со мной навсегда: Боль и чувство вины: боль и чувство вины:

Приезжает труповозка: два молодых парня: даю им денег: кивают головой: носилками служит им грязное полотнище, деловито и быстро заворачивают маму с простынями и одеялом: наклоняюсь, целую и плачу. Уносят через узкий заставленный коридор. Остаюсь в комнате, на пианино как будто забытая часть мамы - её зимняя шапка, она стоит одетая на большую вазу и смотрит на меня, я плачу уже истерично и навзрыд и долго не могу успокоиться: Хожу по опустевшей квартире, и плачу, и плачу: Сколько счастливых лет прожито здесь.