Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

О, каким испытанием для моего сердца было отсылать ее прочь, такую маленькую, в окружении незнакомых людей! Без материнской любви, которая защищала бы ее от жизненных бурь, почти без воспоминаний о матери! Я сомневалась, что у них с Бенни сохранятся ко мне те естественные теплые чувства, которые дети питают к родителям. Я думала про себя, что, возможно, никогда не увижу дочь, и у меня возникло огромное желание, чтобы она посмотрела на меня перед отъездом, чтобы могла забрать с собой в воспоминаниях мой образ. Мне казалось, жестоко было бы вести ее в мою темницу. Довольно юному сердечку и знания, что мать была жертвой рабства, и не надо видеть то жалкое убежище, в которое рабство ее загнало. Я молила о позволении провести последнюю ночь в одной из открытых комнат вместе с моей девочкой. Родные решили, что я сошла с ума, собираясь доверить ребенку смертельно опасную тайну. Я сказала, что наблюдала за ее характером, и уверена: она меня не выдаст; я решилась поговорить с ней, и, если они не поспособствуют моему желанию, пойду собственным путем. Они попрекали меня импульсивностью поступка, но, поняв, что меня не удастся отвратить от цели, уступили.

Я спустилась с чердака в кладовую, дядя следил за воротами, пока я шла по веранде и поднималась по лестнице в комнату, которую занимала прежде. Миновало больше пяти лет с тех пор, как я побывала в ней последний раз; сколько же воспоминаний толпой обступили меня! Там я нашла приют, когда хозяйка выгнала меня из дома; туда приходил мой тиран, чтобы насмехаться, оскорблять и проклинать меня; там мне впервые вложили в руки детей; там я заботилась о них, каждый день – со все более глубокой и печальной любовью; я опускалась на колени перед Богом в сердечной му́ке, прося простить совершенные прегрешения. Как живо вспомнилось мне все это! И вот, спустя столько времени, я вновь стояла там, лишенная надежд!

Посреди размышлений я услышала шаги на лестнице. Дверь отворилась, и в комнату вошел дядя Филипп, ведя за руку Эллен. Я заключила ее в объятия и сказала:

– Эллен, дорогое дитя мое, я твоя мать.

Она немного отстранилась и посмотрела на меня; потом с милой уверенностью прижалась своей щекой к моей, и я привлекла ее к сердцу, которое так долго было безутешным. Она заговорила первой. Подняв головку, Эллен пытливо спросила:

– Ты и вправду моя матушка?

Я ответила, что это правда, все то долгое время, пока она не видела меня, я любила ее самой нежной любовью; и теперь, когда она уезжает, я хотела увидеть ее и поговорить, чтобы она меня запомнила. Со слезами в голосе она промолвила:

– Я рада, что ты пришла навестить меня, но почему ты никогда не приходила раньше? Мы с Бенни так хотели увидеться! Он вспоминает тебя и иногда рассказывает мне. Почему ты не вернулась домой, когда доктор Флинт ездил, чтобы привезти тебя?

Я ответила:

– Я не могла приехать раньше, дорогая. Но теперь, когда я с тобой, скажи мне: хочешь ли ты уехать?

– Не знаю, – сказала она, плача. – Бабушка говорит, я не должна плакать; что еду в хорошее место, где смогу научиться читать и писать, и со временем смогу написать ей письмо. Но со мной не будет ни Бенни, ни бабушки, ни дяди Филиппа – никого из тех, кто меня любит. Неужели ты не можешь поехать со мной? Пожалуйста, поедем вместе, дорогая матушка!

Я сказала, что пока не могу, но когда-нибудь непременно приеду к ней, и тогда мы с ней и Бенни станем жить вместе и будем счастливы. Она хотела сбегать и привести Бенни. Я же пообещала, что он вскоре поедет на Север с дядей Филиппом, и тогда я приду повидаться с ним перед отъездом. Я спросила, хочет ли она, чтобы я осталась на всю ночь и мы провели ее вместе.

– О да, – ответила она. А потом, повернувшись к дяде, умоляюще спросила: – Можно остаться? Пожалуйста, дядюшка! Она же моя матушка.

Он положил ладонь ей на голову и торжественно сказал:

– Эллен, это тайна, которую ты пообещала бабушке никогда никому не рассказывать. Если ты с кем-нибудь о ней заговоришь, тебе больше никогда не позволят увидеться с бабушкой, а твоя мать никогда не приедет в Бруклин.

– Дядюшка, – ответила она, – я никогда никому не скажу.

Филипп ответил, что она может остаться со мной, и, когда он ушел, я взяла ее на руки и рассказала, что я рабыня и по этой причине она не должна никому говорить, что видела меня. Я попросила ее быть послушной девочкой, стараться угождать людям, с которыми она уезжает, и тогда Бог снабдит ее добрыми друзьями.

Может, думала я, ей больше никогда не представится возможность выплакаться на материнской груди.