Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Я велела не забывать молиться и поминать в молитвах свою бедную мать, и тогда Бог позволит нам встретиться снова. Она разрыдалась, и я не стала сдерживать ее слезы. Может, думала я, ей больше никогда не представится возможность выплакаться на материнской груди. Всю ночь она дремала, пригревшись в моих объятиях, а у меня сна не было ни в одном глазу. Эти мгновения были слишком драгоценны, чтобы упустить хоть миг. Один раз, думая, что она уснула, я нежно поцеловала ее в лоб, и она пробормотала:

– Я не сплю, дорогая матушка.

Еще до рассвета за мной пришли, чтобы отвести обратно в мою темницу. Я отвела в сторону занавеску на окне, чтобы в последний раз наглядеться на мое дитя. Лунный свет сиял на ее личике, и я склонилась над ней – так же как много лет назад, в ту злосчастную ночь, когда совершила побег. Я прижала ее к сильно бившемуся сердцу, и слезы, слишком печальные для таких юных глаз, заструились по ее щекам, когда она в последний раз поцеловала меня и прошептала на ухо:

– Матушка, я никогда никому не расскажу!

И она сдержала слово.

Вернувшись в тайный закуток, я бросилась на ложе и долго рыдала в одиночестве и темноте. Казалось, сердце вот-вот разорвется. Когда приблизилось время отъезда Эллен, я слышала, как соседи и друзья говорили ей: «Прощай, Эллен. Надеюсь, твоя бедная мать отыщет тебя. Как же рада ты будешь с нею свидеться!» На это она отвечала: «Да, мэм», – и они даже представить себе не могли тяжкую тайну, обременявшую юное сердечко. Она была ребенком ласковым, но от природы очень сдержанным со всеми, кроме тех, кого любила всей душой, и я была совершенно уверена, что с ней моя тайна будет в безопасности. Я слышала, как ворота закрылись, с таким чувством в душе, какое может испытать только мать-рабыня.

В тот день размышления были весьма печальны. Иногда я боялась, что с моей стороны очень эгоистично не отказаться от всех притязаний на нее и не позволить ей отправиться в Иллинойс, где ее удочерила бы сестра миссис Сэндс. Мое пребывание в рабстве настроило меня против такого решения. Я боялась, что могут возникнуть обстоятельства, которые вынудят тех людей отправить ее обратно. Во мне крепла уверенность, что мне самой следует отправиться в Нью-Йорк, и тогда я смогу присматривать за ней и в какой-то мере защищать.

Семья доктора Флинта ничего не знала о предложенной договоренности. Новости дошли до них только после отъезда Эллен и весьма их раздосадовали. Миссис Флинт нанесла визит сестре миссис Сэндс, чтобы расспросить. Она позволила себе весьма вольно отозваться об уважении, которое оказывал жене мистер Сэндс, и его собственном характере, проявившемся в признании этих «маленьких черномазых».

Об увозе Эллен выразилась в том духе, что это такое же воровство, как если бы он вломился в ее гостиную и унес оттуда какой-нибудь предмет мебели. И сообщила, что ее дочь по малолетству не могла подписать купчую, дети были ее собственностью и когда она достигнет совершеннолетия или выйдет замуж, то вольна забрать их из любого места, где они попадутся ей в руки.

Мисс Эмили Флинт, той маленькой девочке, которой я была завещана, шел шестнадцатый год. Ее мать считала правильным и достойным поступком для нее или ее будущего мужа украсть моих детей; но не понимала, как человек может ходить с гордо поднятой головой в приличном обществе после того, как купил собственных детей, как сделал мистер Сэндс.

Если бы были опубликованы тайные воспоминания многих членов Конгресса, раскрылись бы любопытные подробности.

Доктор Флинт во время визита говорил мало. Наверное, думал, что, если станет помалкивать, тем самым уменьшит вероятность, что Бенни тоже отошлют прочь. Одно из моих писем, попавших к нему в руки, было послано из Канады, и теперь он редко говорил обо мне. Такое положение вещей позволило чаще прокрадываться в кладовую, где я могла выпрямиться во весь рост и свободнее двигать конечностями.

Проходили дни, недели и месяцы, а никаких новостей об Эллен не было. Я послала письмо в Бруклин, подписанное именем бабушки, с вопросом, прибыла ли она. В ответном письме сообщалось, что пока не прибыла. Я написала в Вашингтон, но это письмо обошли вниманием. Там жил тот самый человек, который вроде бы должен был питать некоторое сочувствие к тревогам друзей девочки, оставшихся дома; но такие отношения, которые связывали его со мной, легко рвутся и отбрасываются прочь, точно ненужный мусор. А ведь как покровительственно и убедительно он некогда беседовал с бедной беспомощной рабыней! И как безоглядно я доверяла ему! Но теперь подозрения омрачали разум. Мое дитя мертво? Или они обманули меня и продали ее?