Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком

Тетушка Нэнси была домоправительницей и личной горничной в семье доктора Флинта. На деле же все хозяйство держалось на ней. Без нее все шло вкривь и вкось. Она была сестрой-близнецом моей матери и, насколько это было в ее силах, заменяла нам, сиротам, покойную. Я спала с ней все то время, что прожила в доме старого хозяина, и узы между нами были сильны. Когда друзья пытались отговорить меня от побега, она, напротив, всегда поддерживала. Когда они думали, что мне лучше вернуться и попросить прощения у хозяина, потому что никакой возможности бежать не было, она посылала мне весточку с просьбой не сдаваться. Тетя Нэнси говорила, что если я проявлю упорство, то, возможно, сумею добиться свободы для детей, и даже если погибну в попытке это сделать, это лучше, чем оставлять их стонать под теми же преследованиями, которые отравили мою жизнь. После того как я оказалась заперта в темной келье, она при любой возможности приходила, чтобы принести новости и сказать пару ободряющих слов. Как часто я опускалась на колени, чтобы услышать от нее слова утешения, нашептываемые в щель люка!

– Я стара, и недолго мне осталось, – говорила она, – и я смогла бы умереть счастливой, если бы только увидела тебя и детей свободными. Ты должна молить Бога, Линда, как молю я Его за тебя, чтобы Он вывел тебя из этой тьмы.

Я просила ее не беспокоиться на мой счет – всем страданиям рано или поздно приходит конец; и не важно, буду я жить в цепях или на свободе, я всегда буду вспоминать ее как доброго друга, утешение моей жизни. Ее слова всегда придавали сил – и не только мне. Вся семья полагалась на ее суждения и руководствовалась ее советами. Я прожила в темнице шесть лет, когда бабушку призвали к ложу ее последней остававшейся в живых дочери. Нэнси была очень больна, и говорили, что умрет. Бабушка не переступала порог дома доктора Флинта несколько лет. Они обошлись с ней жестоко, но сейчас ей не было до этого. Она была благодарна за разрешение бодрствовать у смертного одра своего ребенка. Они всегда были преданы друг другу и теперь сидели, глядя друг другу в глаза, жаждая поговорить о тайне, которая так отягощала сердца обеих.

Его глаза на миг увлажнились, когда он сказал, что она всегда была верной слугою и ее никем невозможно заменить.

Тетушку разбил паралич. Она прожила после этого всего два дня и в последний день лишилась дара речи. Пока Нэнси еще не утратила способность говорить, она просила мать не скорбеть, если она не сможет разговаривать; мол, постарается держать ее за руку, чтобы дать знать, что с ней все хорошо. Даже жестокосердный доктор смягчился, когда увидел, как умирающая женщина пытается улыбаться престарелой матери, которая стояла рядом на коленях. Его глаза на миг увлажнились, когда он сказал, что она всегда была верной слугою и ее никем невозможно заменить. Миссис Флинт подошла к ее ложу, явно потрясенная. Когда бабушка уже сидела наедине с покойной, доктор вошел в комнату, ведя младшего сына, который всегда ходил в любимцах у тетушки Нэнси и был сильно привязан к ней.

– Марта, – сказал он, – тетушка Нэнси любила этого ребенка, и, когда он будет приходить к тебе, надеюсь, ты будешь ласкова с ним в память о ней.

Бабушка ответила:

– Ваша жена была моей приемной дочерью, доктор Флинт, приемной дочерью моей бедной Нэнси, и вы плохо знаете меня, если думаете, что я могу желать вашим детям чего-то, кроме добра.

– Хотел бы я забыть прошлое и никогда не вспоминать о нем, – сказал он, – и чтобы Линда вернулась и заняла место тетки. Он была бы для нас ценнее, чем все деньги, какие можно заплатить за нее. Я желаю этого и ради тебя, Марта. Теперь, когда ты осталась без Нэнси, Линда была бы тебе большим утешением в старости.

Он знал, что наступает на больную мозоль. Едва не задыхаясь от скорби, бабушка ответила:

– Это не я прогнала Линду. Моих внуков больше нет; из девятерых детей остался только один. Помоги мне, Боже!

Смерть доброй родственницы невыразимо опечалила меня. Я знала, что ее медленно убивали, и чувствовала, что мои беды помогли завершить эту работу. Узнав о ее болезни, я постоянно прислушивалась к новостям, которые приносили из господского дома, и мысль, что я не могу пойти к ней, делала меня совершенно несчастной. Наконец, когда дядя Филипп вошел в дом, я услышала, как кто-то спросил его: «Как она?», и он ответил: «Умерла». Моя крохотная темница закружилась, и я уже ничего не сознавала, пока не открыла глаза и не обнаружила дядю, склонившегося надо мной. Мне не нужно было задавать вопросов. Он прошептал:

– Линда, она умерла счастливой.

Я не могла плакать. Мой остановившийся взгляд встревожил его.

– Не смотри так, – попросил он. – Не добавляй горестей моей бедной матери. Помни, сколько ей приходится терпеть, и помни, что мы должны делать все, что в наших силах, чтобы утешить ее.